Curiositas. Любопытство

В годы правления военного режима я лишь однажды вернулся в Аргентину и ощутил созданную военными атмосферу террора, но ни к одной из групп сопротивления не примкнул. «Во времена беззакония, – как-то сказал другой мой товарищ, – есть только два пути. Можно делать вид, что ничего не происходит, что если кричат за дверью – это ссорятся соседи, а человек, который куда-то пропал, на самом деле устроил себе долгие каникулы без разрешения. Или же можно научиться стрелять. Третьего не дано». Возможно, третье – это быть наблюдателем. Стендаль, полагавший, что политика – камень на шее литературы, сравнивал политические идеи в художественном произведении с пистолетом, стреляющим во время концерта, и сам таким образом неявно выбирал третий путь.

Глава военного правительства, генерал Хорхе Рафаэль Видела оправдывал свои действия, говоря: «Террорист – это не только человек с бомбой или с пистолетом, но и тот, кто выступает против западной христианской цивилизации. Мы защищаем западную христианскую цивилизацию». Именно этим убийства часто и объясняют: защитой истинной веры, выживанием демократии, заступничеством за невинных, предотвращением более масштабных потерь – какие только предлоги ни пускали в ход, чтобы оправдать лишение жизни других людей. Британский инженер и независимый журналист Эндрю Кенни в статье для лондонского журнала «Спектейтор» привел такой аргумент в пользу атомной бомбардировки Хиросимы, от которой 60 000 человек погибли сразу, а еще 120 000 – медленно и мучительно: «Как бы я к этому ни относился, я точно знаю, что бомба спасла миллионы жизней союзников и японцев». Во время посещения Хиросимы Кенни был восхищен четырехэтажным зданием Выставочного центра с низким зеленым куполом, которое в 1915 году спроектировал чешский архитектор: оно оказалось рядом с эпицентром. «Атомная бомба, – писал Кенни, – способствовала заметному совершенствованию его эстетических свойств, превратив из обычной уродливой конструкции в истерзанный шедевр».

В тот день, в классе, увидев пистолет в руках товарища, я тоже воспринял его как эстетический объект. И удивился, что такая прекрасная вещь вообще может существовать. Меня не покидал вопрос (как Блейка, наблюдавшего за тигром), каков был замысел его творца, когда он создавал свое произведение, и оправдались ли его ожидания; а еще – предполагал ли мастер, столь тонко совершенствующий боевые орудия для причинения увечий, для каких именно целей его творение будет использоваться. Мне вспомнилась легендарная история о том, как во времена Французской революции Жозеф Игнас Гильотен был умерщвлен с помощью собственного изобретения; в финальном акте этой драмы для Гильотена, должно быть, осуществилась мечта любого художника, стремящегося познать смысл своего искусства. Я подумал, что пистолет моего товарища – красивая вещь, если не знать, как им пользоваться. Он напомнил мне череп какого-то небольшого зверька, который я однажды нашел в Патагонии: его отшлифовали насекомые и дожди, он был продолговатым, и в нем была всего одна глазница, как у крошечного циклопа. Долгое время я хранил череп у себя на столе – на память.[364]

Эйнштейн: Но мы не можем сложить с себя всякую ответственность.

Мы даем людям в руки могучую силу.

Это дает нам право ставить условия.

Мы должны стать политиками силы, потому что мы – физики.

Фридрих Дюрренматт

. «Физики»[365]

Псу нелегко дается наука преданности и повиновения, но так же трудна она и для Данте. Пока Данте и Вергилий у подножия горы Чистилища ищут дальнейший путь (ведь в Стране чудес, которая изображена в поэме, указателей нет), им навстречу медленно движутся незнакомые фигуры. Это души тех, кто до самой смерти не желал смирить свой дух перед Церковью, но затем, на последнем вздохе, раскаялся. А коль скоро при жизни они восставали против Всевышнего Пастыря, то нынешний их путь должен оказаться в тридцать раз длиннее пути земного. По просьбе Данте Вергилий учтиво спрашивает, «есть ли тут троп… / Чтоб мы могли подняться кручей склона».

Как выступают овцы из загона,
Одна, две, три, и головы, и взгляд
Склоняя робко до земного лона,

И все гурьбой за первою спешат,

А стоит стать ей, – смирно, ряд за рядом,
Стоят, не зная, почему стоят;

Так шедшие перед блаженным стадом

К нам приближались с думой на челе,
С достойным видом и смиренным взглядом[366].