Curiositas. Любопытство

В других эпизодах, как в сцене переправы по мутным водам Стикса, где виновные в грехе гнева и уныния тонут в зловонной жиже, Данте не без удовольствия наблюдал за муками грешников. Но, глядя на терзающихся дельцов, он испытывает любопытство совсем иного рода. Ему по-прежнему хочется видеть происходящее, но так, чтобы его самого при этом не было видно: за этим «вуайеристским» удовольствием есть нечто неоднозначное и «архетипическое».

Джулиус Роберт Оппенгеймер, известный как «отец атомной бомбы», впоследствии говорил друзьям, что его во многом вдохновил схожий пример извращенного любопытства в романе Пруста «В сторону Сванна». Он наизусть знал отрывок, в котором мадемуазель Вентейль побуждает свою лесбийскую возлюбленную плюнуть на фотографию ее усопшего отца: «Она бы, может, не думала, что зло – такое редкостное, небывалое, нездешнее состояние, куда так тянет сбежать, – пишет Пруст о мадемуазель Вентейль, – если бы она заметила, что и в ней самой, и в других людях живет безразличие к страданиям, которые мы сами причиняем, – ведь как его ни называй, а именно оно является самым страшным и обычным проявлением жестокости»[385]. Данте проявляет к страданиям дельцов то же безразличие, нехарактерное для предыдущих сцен.

Об Оппенгеймере говорили как о современном романтическом герое, который, подобно байроновскому (но не дантовскому) Манфреду, не способен раскаяться в своих прегрешениях и разрывается между жгучим желанием познать запретную неизвестность и ответным чувством вины. Будучи выходцем из состоятельной еврейской семьи, отказавшейся от своего вероисповедания, он вырос в Нью-Йорке, в большой квартире, где его отец, занимавшийся благотворительностью, собрал блистательную коллекцию произведений искусства. Так что мальчик воспитывался среди работ Ренуара и Ван Гога, а родители на собственном примере учили его, что нужно помогать тем, кому не так повезло: ими были основаны такие организации, как Национальный комитет детского труда и Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения. Оппенгеймер был не по годам развитым, необщительным ребенком, любил задавать вопросы и страстно увлекался наукой, особенно химией. В то же время математика была его слабым местом, и позднее, когда он уже прославился как блестящий физик-теоретик, его математические навыки коллеги считали не слишком впечатляющими по профессиональным критериям. Как и Манфред, он больше интересовался материями, формирующими этот мир, чем абстрактными правилами, которые ими управляют[386].

Оставаясь замкнутым молодым человеком, Оппенгеймер порой вел себя непредсказуемо. Он мог предаваться меланхолии, отказывался разговаривать и даже не замечал присутствия других людей; а иногда впадал в странную эйфорию и зачитывал наизусть длинные отрывки из французской литературы или священных индуистских текстов; пару раз друзьям казалось, что он на грани помешательства. Будучи студентом Кембриджского университета, он однажды оставил на столе у преподавателя отравленное яблоко; дело замяли после того, как его отец пообещал показать сына психиатру. Спустя много лет, когда Оппенгеймер возглавил атомную лабораторию в Лос-Аламосе, коллеги жаловались, что он создает нервозную обстановку. С одной стороны, часто казалось, что он, молчаливо отстранившись от всех, пребывает в каких-то известных лишь ему абстрактных сферах; с другой стороны, он как должное принимал надзор со стороны военных, хотя придерживался либеральных взглядов, отчего разведывательные службы даже подозревали его в шпионаже в пользу коммунистов и не особо с ним церемонились. Когда после войны Оппенгеймер призвал Соединенные Штаты и Советский Союз делиться знаниями в области технологий во избежание ядерного противостояния, его противники нашли в его примиренческой позиции достаточный повод, чтобы назвать его предателем.

Проблема производства атомной бомбы, значительно усовершенствованной наследницы первой примитивной бомбарды времен Данте, была не только научно-теоретической, но и инженерной. Из-за опасений, что немцы разработают такую бомбу раньше американских ученых, центр в Лос-Аламосе строили самыми быстрыми темпами, в то время как принципиальные вопросы из области физики еще только решались: определить формы «действия на расстоянии» нужно было раньше, чем появилось исчерпывающее описание такого действия. Бригадный генерал Лесли Гровс, остановивший свой выбор на Оппенгеймере в качестве директора лаборатории в Лос-Аламосе, был особенно впечатлен тем, что этот ученый гораздо лучше своих коллег понимал практические аспекты проблемы перехода от абстрактной теории к конкретной конструкции.