Curiositas. Любопытство

Во время экономического кризиса 2006 года в Аргентине, когда такие банки, как канадский Скошибанк и испанский Банко де Сантандер, закрылись в одну ночь, украв у тысяч людей их сбережения, целые прослойки аргентинского среднего класса лишились крова и были вынуждены просить милостыню на улицах. Разумеется, никто больше не верил в справедливость гражданского общества. В утрате идеологии и веры в правовые структуры виноваты были международные финансовые гиганты с их ориентацией на быструю прибыль и ведомственную коррупцию. Надо сказать, что совсем не сложно оказалось коррумпировать «высшее общество», армию и даже профсоюзных лидеров, которым большие и малые подачки доставались de facto от каждой сделки. В то же время не забывали о своей выгоде и кредиторы. Даже после кошмара военной диктатуры, когда казалось, что из Аргентины выкачан весь финансовый и интеллектуальный потенциал, они неплохо наживались. С 1980 по 2000 годы (согласно показателям мирового развития Всемирного банка за 2011 год) частные заимодатели латиноамериканских правительств получили 192 миллиарда долларов в качестве процентов. За тот же период Международный валютный фонд выделил Латинской Америке 71,3 миллиарда долларов и получил назад 86,7 миллиарда, то есть его прибыль составила 15,4 миллиарда.

Более чем за полвека до этого, во время своего длительного пребывания на посту президента Аргентины, Перон любил хвастаться, что, как диснеевский Скрудж Макдак, больше «не может ходить по коридорам Центрального банка, потому что они все забиты слитками». Но когда в 1955 году он бежал из страны, оказалось, что золото под ногами уже не лежит, зато Перон «засветился» в верхних строках всемирных рейтингов богачей. После него разграбление продолжилось с еще большим размахом. Деньги, которые Аргентина неоднократно одалживала у МВФ, прикарманивала та же пресловутая шайка: министры, генералы, бизнесмены, промышленники, парламентарии, банкиры, сенаторы – всем аргентинцам известны их имена.

Отказ МВФ продолжать вливания обусловливался твердой уверенностью, что их попросту вновь украдут (ворам хорошо известны воровские привычки). Но это не могло утешить сотни тысяч аргентинцев, оставшихся без пропитания и крыши над головой. Во многих районах люди стали обмениваться товарами и некоторое время поддерживали «параллельную экономику», что позволяло им выживать. Как выпечка и шитье, поэзия также сделалась валютой: авторы писали стихи за еду, а статьи за одежду. Какое-то время импровизированная система работала. Потом кредиторы вернулись.[392]

И все свелось бы только к грубой силе,
А сила – к прихоти, а прихоть – к волчьей
Звериной алчности, что пожирает
В союзе с силой все, что есть вокруг,
И пожирает самое себя.

Шекспир.

«Троил и Крессида»

Историки во времена Манфреда не были так же снисходительны к нему, как Данте. В конце XIV века Леонардо Бруни всячески подчеркивал то обстоятельство, что Манфред был «бастардом, присвоившим королевское имя вопреки воле родни». Живший почти в одну эпоху с Манфредом Джованни Виллани писал, что он был «беспутным, как и его отец, <…> наслаждался обществом шутов, придворных и куртизанок и всегда носил зеленые одежды. Он был расточительным (и) жил, как эпикуреец, у которого нет забот ни о Боге, ни о святых – только о радостях телесных»[393]. Как будто не скупость – грех Манфреда, а расточительство, как у Стация (о нем речь пойдет позже).

Из трех зверей, которые встречаются Данте, когда он, покинув сумрачный лес, хочет взойти на красивую гору, самой опасной Вергилий называет волчицу. Широко распространенные образы трех зверей, призванных покарать иерусалимских грешников, возникают в библейской Книге пророка Иеремии: «За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов их: кто выйдет из них, будет растерзан; ибо умножились преступления их, усилились отступничества их» (Иер 5, 6). Но, как всегда у Данте, существа, которых он упоминает, и описываемые места реальны и одновременно символизируют реальность. Дантовские описания не бывают просто символическими: они всегда допускают многоуровневое прочтение, рекомендуемое поэтом в письме к Кангранде, когда, излагая свой поэтический замысел, он говорит, что читателям следует начинать с буквального толкования, затем переходить к аллегорическому, назидательному и, наконец, к анагогическому или мистическому[394]. Но даже такого многозначного прочтения недостаточно.