Curiositas. Любопытство

С чего же началась наша одержимость деньгами? Когда их придумали? В ранних письменных источниках монеты не упоминаются – есть только купчие и списки, в которых перечисляются товары и скот. Рассуждая об этом, Аристотель утверждал, что источником денег был натуральный обмен: потребность в различных товарах предполагала, что ими обменивались, а поскольку многие товары нелегко было перемещать, то деньги придумали как условное средство такого обмена. «Сначала простым измерением и взвешиванием определяли ценность… предметов, – пишет Аристотель, – а в конце концов, чтобы освободиться от их измерения, стали отмечать их чеканом, служившим показателем их стоимости». Когда появились деньги, обмен товарами перешел в торговлю, а коль скоро доход теперь выражался в деньгах, то и тех, кто вел торговлю, монеты стали заботить больше, чем товары, которые они продавали и покупали. «Под богатством, – делает вывод Аристотель, – зачастую понимают именно преизобилие денег, вследствие того, что будто бы искусство наживать состояние и торговля направлены к этой цели». И хотя денежная прибыль, по Аристотелю, служит целям управления, она становится пагубной, когда порождает ростовщичество, поскольку «этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе». Там, где подменяются цели и способы их достижения, задачи и средства, Аристотель видит начало абсурда[409].

В трактате «Пир» Данте размышляет об абсурдности в ином свете[410]. Различие двух путей к счастью, созерцательного и деятельного, поэт рассматривает на примере Марии и Марфы из Евангелия от Луки (см. гл. 10). В отличие от тех, кто делает деньги, имитируя труд, но не совершая настоящей работы, занятие Марии возвышенно даже в сравнении с заботами ее сестры Марфы, занятой хлопотами по дому. Данте не желает возвышать ручной труд над трудом мыслительным и сравнивает обе ипостаси с работой пчел, которые делают как воск, так и мед.

Как повествует Лука, за шесть дней до иудейских пасхальных празднеств в Вифании Марфа и Мария потчевали Христа, воскресившего их брата Лазаря из мертвых. Пока Марфа хлопотала на кухне, Мария сидела у ног гостя и внимала его словам. Не в силах справиться со всеми насущными делами, Марфа позвала сестру, чтобы та ей помогла. «Марфа, Марфа, – сказал ей Христос, – ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть» (Лк 10, 41–42). Для Данте смысл слов Христа в том, что нравственная добродетель – всегда плод правильного выбора, в чем бы он ни заключался в зависимости от того, кем являемся мы сами. Для Марии «благим» представляется нахождение у ног Спасителя, однако Данте не отказывает в правоте и сбившейся с ног, суетящейся Марфе.

Сцена в вифанском доме прослеживается нами сквозь века. Христиане, так же как и нехристиане, различают тех, кто привык выполнять рутинную повседневную работу, и тех, за кого ее выполняют другие, поскольку их занятия принято относить к более высокой, духовной сфере. Сначала это противопоставление рассматривалось именно в духовном аспекте – как противоположность созерцательной и активной жизни, – но вскоре сложилось иное понимание (или заблуждение), и вот уже одни получили право сидеть у ног (или на троне) творца божественной (или земной) власти, а другим осталось трудиться до седьмого пота на кухнях и в кузнях этого мира.

Сестру Лазаря Марию превозносили во многих ее обличьях: под видом князей и монархов, мудрецов и носителей оккультного знания, служителей культа и героев – всех тех, кому судьба уготовила «лучшую долю». Но и Марфа всегда тут как тут. Прислуживает египетским фараонам в их роскошных усыпальницах, помогает китайским императорам странствовать по величественным в своей протяженности бамбуковым свиткам, ее инкрустированный образ появляется в мозаиках, украшающих дворы помпейской знати, незаметно присутствует на дальнем плане в сцене Благовещения, она разливает вино на пиру у Валтасара, ее силуэт скрыт в капителях церковных романских колонн и узнаваем в свите сидящего божества на резных порталах у догонов[411]: Марфа стойко исполняет свой будничный долг – кормит, поит, заботится. Данте не забывает тех, кто живет «делами рук своих»: в «Божественной комедии» мы встречаем каменщиков, сооружающих молы в Нидерландах, смолильщиков, ремонтирующих поврежденные суда в венецианском Арсенале, поваров, наказывающих поварятам глубже окунать в широкие чаны насаженное на крюки мясо, крестьян, впадающих в отчаяние, когда заморозки ложатся на ранние всходы, и солдат в кавалерийском биваке – словно Данте сам побывал на их месте.