Curiositas. Любопытство

Я всегда знал, что думать мне помогают слова, сказанные кем-то другим. Цитаты (в том числе мнимые), отступления и тупиковые, казалось бы, повороты, процессы вникания и изучения, которые ведут нас по кругу или позволяют шагнуть вперед, – по мне все средства поиска хороши. Мне нравятся и Красная Шапочка, которая все норовит сойти с проторенной тропы, и Дороти, решившая следовать по дороге, вымощенной желтым кирпичом. Притом что моя библиотека скомпонована по темам и по алфавиту, это сфера не столько порядка, сколько благого хаоса – как на тех волшебных блошиных рынках, где отыскиваются сокровища, которые никому, кроме вас, не дано обнаружить. Здесь есть всё, но пока не рассмотришь, не узна́ешь, что у тебя в руках. От узнавания один шаг к обретению.

Я всегда знал, что в моей библиотеке найдется ответ на любой вопрос. А если не ответ, то, по крайней мере, более удачная форма вопроса, которая подтолкнет меня вперед на пути к пониманию. Иногда я ищу какого-либо автора, или книгу, или нечто близкое мне по духу, но часто полагаюсь на волю случая: это превосходный библиотекарь. Средневековые читатели пользовались «Энеидой» Вергилия как книгой предсказаний – задавали вопросы и распахивали том в расчете на откровение; Робинзон Крузо практически так же использовал Библию, когда искал наставления в долгие минуты отчаяния. Любая книга может стать для «правильного» читателя оракулом, дающим временами ответ даже на незаданные вопросы, словно наполняя словами то, что Иосиф Бродский называл «тишиной». Необъятный оракул Интернет мне не так полезен; быть может, я просто никудышный навигатор в киберпространстве, но его ответы либо слишком буквальны, либо чрезмерно банальны.

В моей библиотеке, как раз на уровне вытянутой руки, стоят сочинения Бродского. В начале шестидесятых по сфабрикованному КГБ обвинению его дважды принудительно помещали в психиатрическую клинику, а позже отправили на север России, на поселение; там ему приходилось работать на совхозной ферме при температуре ниже тридцати градусов по Цельсию. Вопреки ужасным условиям и благодаря снисходительности инспектора, ему было разрешено отправлять и получать письма, и он написал (как сам позже скажет) порядочно стихотворений. Друзья присылали ему книги. Четыре поэта, которых он называл «уникальными душами», стали для него главными ориентирами: Роберт Фрост, Марина Цветаева, Константин Кавафис и У. Х. Оден. Именно Оден как-то назвал излюбленным образом Фроста покинутый обветшалый дом. В беседе с Бродским критик Соломон Волков замечает, что если в европейском поэтическом мышлении руина ассоциируется с войной или «ограбленной» природой, то у Фроста она становится «метафорой мужества, образом безнадежной борьбы человека за выживание». Бродский не ограничивает образ каким-либо однозначным толкованием, хотя соглашается с трактовкой Волкова; и все же он предпочитает, чтобы это знание где-то таилось и сразу не проявлялось. Для Бродского неубедительна любая оглядка на обстоятельства, сопровождающие творческий акт: нужно, чтобы текст мог звучать самостоятельно, увлекая и влюбляя в себя читателя. «Можно повторить обстоятельства: тюрьма, преследование, изгнание, – говорит он. – Но результат – в смысле искусства – неповторим. Не один Данте ведь был изгнан из Флоренции».

Годы спустя, будучи изгнан из России, зимой, прямо на улице, сидя за столиком в любимой им Венеции, он считывал лабиринты города на воде, так же как некогда в холодной северной российской глуши читал близких ему поэтов: словно именно так «жизнь говорит с человеком». В его стихах есть строки: «Город сродни попытке / воздуха удержать ноту от тишины».[149]

Куда ты, – наезднику молвил начетчик, —
В юдоли той, политой кровью, сгоришь,
Там запах дурмана страшней урагана,
Там в ров для таких храбрецов угодишь.

Уистан Хью Оден

. «Пять песен», V[150]

Часто поиск ответов на наиболее сложные вопросы начинается с увлеченного угадывания. До-бравшись до подножия горы Чистилища, Вергилий предупреждает Данте, что ему следует умерить свою любознательность, ибо не все доступно человеческому разумению.

Поистине безумные слова —
Что постижима разумом стихия
Единого в трех лицах естества!

О род людской, с тебя довольно guia

;Будь все открыто для очей твоих,
То не должна бы и рождать Мария.

Ты видел жажду тщетную таких,

Которые бы жажду утолили,
Навеки мукой ставшую для них.

В качестве пояснения Вергилий добавляет: «Средь них Платон и Аристотель были / И многие». Затем он склоняет голову и умолкает, ибо и сам был среди тех, кто пытался утолить эту жажду[151].