Curiositas. Любопытство

Вопросы без ответа служат диалектической цели; ребенок, например, спрашивает «почему?» вовсе не для того, чтобы получить исчерпывающее объяснение (в ответ он вполне может услышать раздраженное «потому!»): вопрос задается, чтобы вступить в диалог. Побуждения Данте, разумеется, более сложные. В сопровождении Вергилия поэт встречается с душами своих современников и современниц, таких же, как и он, грешных, и хочет узнать, что с ними произошло, – то ли из неуемного любопытства (за что Вергилий его корит), то ли из желания сравнить их истории с обстоятельствами собственной жизни (и это Вергилий молчаливо одобряет)[193]. Некоторые его собеседники хотят, чтобы их помнили в бренном мире, и говорят о себе, чтобы Данте мог повторить их рассказы; другим, как предателю Бокке дельи Абати, безразлично, какой будет память о нем. Общаются они с помощью языка, скудного и бесполезного средства, на ограниченность которого сетует Данте.

Любой язык наверно бы сплошал:
Объем рассудка нашего и речи,
Чтобы вместить так много, слишком мал[194]

.

А когда Данте наконец чувствует, что готов поведать читателям о своем пребывании в райских кущах, он обращается с молитвой к Аполлону. До сих пор ему хватало вдохновения, подаренного музами, теперь же понадобилась помощь божества – пусть даже этот опыт болезненный, ведь явление бессмертных всегда внушает страх. Данте сравнивает происходящее с наказанием Марсия: этот сатир, в совершенстве овладевший искусством игры на флейте, осмелился вызвать Аполлона на состязание, проиграл и был привязан к дереву победителем, который живьем снял с него кожу. Данте взывает к грозному божеству:

Войди мне в грудь и вей, чтоб песнь звенела,
Как в день, когда ты Марсия извлек
И выбросил из оболочки тела[195]

.

С помощью Аполлона (но чаще самостоятельно) мы пользуемся словами, когда хотим что-либо рассказать, описать, объяснить, когда оцениваем, просим, умоляем, утверждаем, на что-нибудь ссылаемся или что-то отрицаем; однако каждый раз мы вынуждены полагаться на интеллект собеседника и его великодушную готовность осмысливать звуки, которые мы издаем, и извлекать из них содержание, которое мы пытаемся донести. Абстрактный язык образов нам в этом плохой помощник – так уж мы устроены: что-то заставляет нас облекать в слова даже то, что эфемерно, заведомо непередаваемо, имманентно, подсознательно. Например, лес, в котором Данте очутился вначале, – сам по себе неявный символ, а чтобы нам было понятнее, поэт показывает его «сумрачным» (oscura), «диким» (selvaggia), «дремучим» (aspra), «грозящим» (forte), «горьким (amara)[196]. Однако до настоящей «чистоты» семантического восприятия нам далеко.

На последней ступени устрашающего спуска в колодец Ада, переходя через вал, отделяющий последний «росщеп Злых Щелей» от девятого круга, где наказываются совершившие предательство, Данте слышит громкие звуки «зычного рога», разрывающие кромешную тьму. Он смутно различает высокие силуэты, которые принимает за башни города, но Вергилий объясняет, что это фигуры исполинов, по пояс погруженных в расщелину[197]. Ветхозаветные исполины, которые в Книге Бытия названы потомками дочерей человеческих и сыновей Божиих во времена, предшествовавшие Потопу. Один из них выкрикивает непонятные слова: «Raphel mai amècche zabi almi». Вергилий поясняет:

…Он сам явил свой истый лик;
То царь Немврод, чей замысел ужасный
Виной, что в мире не один язык.

Довольно с нас; беседы с ним напрасны:

Как он ничьих не понял бы речей,
Так никому слова его неясны[198].

О словах Нимрода, которые «никому неясны», исследователи Данте долго спорили. Большинство из них утверждают, что цитируемая строка в самом деле должна восприниматься как бессмыслица, но некоторые предлагают оригинальные ключи к расшифровке этих слов. Так Доменико Герри предположил, что Данте, придерживаясь традиционного представления о том, что Нимрод и исполины говорили на древнееврейском языке, использует из него пять слов, встречающихся в Вульгате. Герри утверждает, что изначально Данте придумал фразу, в которой собрал слова Raphaïm (исполины), man (что это?), Amalech (люди опасливые, осмотрительные), Zabulon (дом) и alma (священный), но исказил их так же, как могло изменить их Божественное проклятие, насланное на Вавилон, так что получилось нечто невразумительное: «Raphel mai amècche zabi almi». Тогда скрытый смысл фразы будет таким: «Исполины! Что это? Осмотрительные люди в священном доме»[199].