Да здравствуют медведи!

Когда выбирали трал, ржавая окалина с распорной доски попала в глаз Ивану Чернобривому. Старпом бросился в каюту за медицинским справочником: что делать?

В тралах вместе с рыбой приходит по сто — сто десять кило ноздреватых, рыхлых и скользких груш величиной с коровью голову — губки. Вытряхивая их из кутка, мы с Масюкевичем вдруг почувствовали страшный зуд на шее, на спине, на ногах. Губки, оказывается, твари стрекучие. Три раза бегали под душ, а зуд не проходит. Как же ими моются?

Николай Дмитриевич говорит, что прежде их высушивают, потом мнут, снова сушат и снова мнут, пока кашицеобразное тело не превратится в сухую труху и не отвеется. Остается гибкий мягкий скелет. Это и есть губка, которой наши деды и отцы терли себе спины, даже не подозревая, что ими можно обжечься.

Один кусок ржавчины старпому удалось вытащить. Но другой застрял у Ивана в самом зрачке.

— Подождем дня два, — решает капитан, — а там посмотрим. Порт — рядом.

До ближайшего порта, в самом деле, двадцать часов хода. А если б такое случилось в океане, где до берега — неделя в любую сторону?

Глаз у Ивана налился кровью, опух.

На следующий день из трала вываливается на палубу ромбовидный блин, толщиной сантиметров в двадцать и весом в четверть тонны. Блин шевелит крыльями, словно силится улететь, плещет ими по настилу и фыркает, как загнанная лошадь. Это гигантский скат-хвостокол.

Прежде чем вышвырнуть его за борт, матросы решают сняться с ним на память. Трое, во главе с Масюкевичем, становятся скату на спину, остальные располагаются вокруг.

Хвост у ската оригинальной формы — метра два длиной, гибкий, усеянный шипами. Кому-то приходит в голову отрубить его на память. Говорят, древние римляне употребляли хвосты скатов как бичи для рабов.

Сегодня Иван вышел на палубу работать. Каким-то чудом окалина выскочила сама собой. Глаз у Ивана еще красный, но не болит.

В день мы делаем, шесть-семь тралений. А между тралениями — наводим блеск на наш пароход. Спешим, как на пожар, — торопимся домой.

— Известно, — ворчит Иван, — важно не как лучше, а как скорее.

Иван неразговорчив. Но скажет — как припечатает.

Действительно, не успели отдать трал, хватай кисть, ведерко и несись на ботдек красить шлюпки. Только раскрасились — снизу орут:

— Всем на выборку!

Бросай кисть и, весь в краске, беги на рабочую палубу.

— Бригада — кому нести чего куда! — кладет свою резолюцию Иван.

Хорошо тебе толковать о радости физического труда. А попробуй поговори о ней с Иваном. Он вот как кончил семилетку, так и занимается этим самым физическим трудом.

Иван — один из лучших наших мастеров. Решительный и осторожный. Знающий всю судовую работу. И любящий ее. Общий азарт удачи захватывает, конечно, и его. Но спешка и гонка по системе «давай-давай», постоянное перенапряжение и усталость быстро съедают радость. Физический труд приносит радость тем, кто занимается им по своей воле, зная, что может сменить его на другой. Если же тебя подгоняют бичом из скатового хвоста, то труд вызывает не радость, а отвращение.

Никто, конечно, не заставляет Ивана работать матросом. И он давно бы ушел учиться. Но кто будет кормить семью? У него в деревне в Белоруссии мать и трое братишек.

Может, нужно иметь по меньшей мере две профессии, чтоб сохранить незамутненной самую надежную радость в жизни — радость работы? Ведь и сочинение книг, если ты занимаешься им только для того, чтобы себя прокормить, может вызвать отвращение.

За борт у нас идут не одни акулы и скаты. Мы — судно поисковое, а не промысловое, плана добычи у нас нет, да будь и план, нам все равно негде хранить рыбу. Правда, рефмеханики выгородили в трюме что-то похожее на морозильную камеру. Но вмещает эта камера лишь продукты и показательные экземпляры рыб.

Когда «наука» отберет из улова свое, матросы выбрасывают всю остальную рыбу в море. Крепкая рыба — ставрида, пеламида, — если недолго пролежала на палубе, просыпается.

— Гляди-ка, гляди, во дает! — радуется Виктор. — Только ее и видели!

Но рыба помягче и глубинная погибает еще в трале. Вот и тянется за нами по морю длинный белый шлейф из рыбьих брюх.

А ведь можно оборудовать поисковые суда хотя бы мукомольными установками. Разведкой у нас занимается не один десяток траулеров.

Как назло, в последний день в куток набивается пять-шесть тонн. Чем поднимать их на палубу, а потом выбрасывать, лучше распустить мотню прямо в море. Но для этого нужно перелезть через борт, встать на мешок с рыбой, пройти по нему до конца, развязать гайтан и успеть добежать обратно к судну.

— Разрешите мне, разрешите, Евгений Наумович! — просит Масюкевич.

Еще щенком Рекса дважды падала за борт в океане. И дважды, не успевали мы оглянуться, за ней прыгал в море Масюкевич. С тех пор капитан побаивается за Виктора, — бог его знает, что он выкинет, если чувства не контролируются головой. Масюкевич знает себя. «Понимаешь, — сокрушался он, — не успел подумать, а уже сделал». Но совладать с собой ему трудно.

Капитан, подумав, говорит:

— Валяй!

Море сегодня тихое, в случае чего вытащим.