Далече от брегов Невы

Его бесило многое — глупое любопытство одесских обывателей, которые смотрели на него, как на диковинного зверя; снисходительный интерес светских дам; надменность и чопорность «милорда» Воронцова, который считал его бездельником и поручил Вигелю уговорить его заняться чем-нибудь «дельным».

При всей своей образованности Воронцов был ограничен и узок. «Как все люди с практическим умом, — замечал Вигель, — граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах его стоял едва ли выше лапландского».

И теперь, приходя в дом Воронцовых, Пушкин старался не сталкиваться с графом: проходил прямо к Елизавете Ксаверьевне или в библиотеку.

Библиотека Воронцова была богата и обширна. Книги, рукописи… Переписка Радищева с Александром Романовичем Воронцовым, замечания Екатерины II на «Путешествии из Петербурга в Москву», неизданные «Записки» императрицы. Их Пушкин переписал для себя.

Часы в библиотеке служили отдохновением, отрадой. Остальное же наводило на грустные размышления. И когда Вигель, служивший в Кишинёве, пригласил его к себе, Пушкин, испросив разрешение (без этого ни шагу), уехал в Кишинёв отдохнуть, повидаться с Инзовым, с Алексеевым, Горчаковым, Липранди.

Он пробыл в Кишинёве две недели. Вернулся в Одессу 28 марта.

А за четыре дня до этого Воронцов отправил в Петербург письмо к графу Нессельроде, где писал следующее: «Граф, Вашему сиятельству известны причины, по которым не столь давно молодой Пушкин был отослан с письмом от графа Каподистрия к генералу Инзову. Когда приехал я сюда, генерал Инзов представил его в моё распоряжение и с тех пор он живёт в Одессе, где находился ещё до моего приезда, в то время как генерал Инзов был в Кишинёве. Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишённого дарований, заставляют меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нём вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало (Лорда Байрона)… Удаление его отсюда будет лучшая услуга для него. Не думаю, что служба при генерале Инзове что-нибудь изменит, потому что хотя он и не будет в Одессе, но Кишинёв так близок отсюда, что ничто не помешает его почитателям ездить туда; да и в самом Кишинёве он найдёт в молодых боярах и молодых греках скверное общество. По всем этим причинам я прошу Ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения. Если Пушкин будет жить в другой губернии, он найдёт более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества».

Воронцов действует

Хотя Воронцов писал Киселёву, что «при первых же дурных слухах» он «отправит» Пушкина из Одессы, самовольно исполнить такое не мог. Судьбой молодого поэта распоряжался сам царь. Потому и пришлось обратиться в Петербург.

Отослав письмо Нессельроде, Воронцов с нетерпением ждал решения дела. С тех пор как он положил себе непременно избавиться от Пушкина, один вид молодого человека вызывал в нём раздражение. Его раздражало в Пушкине всё: гордость, холодные поклоны при встрече, отношение к Елизавете Ксаверьевне. Нет, он не ревновал. Для этого он был слишком самонадеян и надменен. Его выводило из себя то, что какой-то Пушкин позволял себе не только быть влюблённым в графиню Воронцову, но и не скрывать этого, торчать в её гостиной, где она с удовольствием слушала его болтовню, смеялась его шуткам, запоминала его остроты.

Избавиться от Пушкина, и как можно скорее… И Воронцов не жалел ни бумаги, ни чернил. Через короткое время после письма Нессельроде он написал личному секретарю императрицы Елизаветы Алексеевны Лонгинову, в содействии которого не сомневался: «Я писал к гр. Нессельроду, прося избавить меня от Пушкина… Желая добра молодому человеку, я прошу, чтоб его перевели в другое место». Через три недели опять Лонгинову: «О Пушкине не имею ещё ответа от гр. Нессельроде, но надеюсь, что меня от него избавят».

А пока что Воронцов всячески старался доказать свою преданность правительству. В конце мая он сообщал Нессельроде, что принимает меры для слежки за греками и разноплемённой кишинёвской молодёжью. И в связи с этим напоминал о Пушкине: «По этому поводу повторяю мою просьбу избавить меня от Пушкина». Через два дня — снова Лонгинову: «Казначеев мне сказывал, что Туманский уже получил из П-бурга совет отдаляться от Пушкина, я сему очень рад, ибо Туманский — молодой человек очень порядочный и совсем не Пушкинова разбора».

Туманского на службу в Одессу рекомендовал его родственник — министр внутренних дел граф Кочубей, потому так порадовал графа «совет» из Петербурга. И он снова внушает Лонгинову: «Нужно, чтоб его от нас взяли, и я о том Нессельроду повторил».

Время шло, а Петербург молчал.