Далече от брегов Невы

Александру Ивановичу Тургеневу Пушкин писал: «Вы уж узнали, думаю, о просьбе моей в отставку; с нетерпением ожидаю решения своей участи и с надеждой поглядываю на ваш север. Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов — вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое». Это письмо Пушкин отправил с оказией, доверить почте побоялся.

А Воронцов был доволен. Нессельроде писал ему: «Я представил императору ваше письмо о Пушкине. Он был вполне удовлетворён тем, как вы судите об этом молодом человеке, и даст мне приказание уведомить вас о том официально. Но что касается того, что окончательно предпринять по отношению к нему, он оставил за собою дать своё повеление во время ближайшего моего доклада».

Участь Пушкина решалась, но совсем не так, как он надеялся.

«За дурное поведение»

В Одессе прошёл слух, что, вернувшись «с саранчи», Пушкин будто бы подал Воронцову такой отчёт:

Саранча летела, летела —
     И села.
Сидела, сидела, —
     Всё съела
И вновь улетела.

Шутливый экспромт Пушкин сочинил, но им не ограничился. Он заклеймил Воронцова эпиграммой:

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Это звучало тем более обидно, что Воронцов всё ещё был и «полу-генералом» — никак не мог получить «полного».

С Воронцовым был окончательный разрыв.

Не зная всех козней, перипетий, хитросплетений, Пушкин надеялся на лучшее.

Он выйдет в отставку, обретёт независимость и уже без помех станет делать своё дело. Несмотря на все треволнения, он писал и «Онегина» и новую поэму — «Цыганы».

Лето в Одессе обещало быть скучным, надежде уехать в Крым с «пропастью дельного народа, женщин и мужчин», о которой писал он Вяземскому, не суждено было сбыться.

Воронцов, откупивший у Ришелье Гурзуф, пригласил туда множество народу, но, конечно, не Пушкина. Пушкин остался в пыльном городе, а корабль (яхта Воронцова) уносил не только графа и его гостей, но и Елизавету Ксаверьевну.

Морей красавец окриленный!
Тебя зову — плыви, плыви
И сохрани залог бесценный
Мольбам, надеждам и любви.
Ты, ветер, утренним дыханьем
Счастливый парус напрягай.
Ты, море, … колыханьем
Её груди не утомляй.

Это было не единственное стихотворение, вдохновлённое любовью к Елизавете Ксаверьевне.

Лето казалось бы Пушкину ещё томительнее, если бы не приезд жены друга — княгини Веры Фёдоровны Вяземской. Она приехала в Одессу в начале июня с двумя маленькими детьми — сыном Николаем и дочкой Надеждой.

Пушкин очень радовался, узнав ещё весной, что Вяземский с семьёй собирается в Одессу. Писал ему в марте: «Твоё поручение отыскать тебе дом обрадовало меня несказанно… Я бы советовал тебе для детей нанять дачу, потому что в городе пыль несносна. Буду ещё хлопотать».

Вера Фёдоровна поселилась с детьми в нанятом для неё доме Давыдовой, а в конце месяца перебралась на дачу — в дом купца-грека на берегу моря, недалеко от дачи Рено, где жили Воронцовы.

Пушкин считал своим долгом навещать жену друга, беседовать с нею, развлекать её, сопровождать на прогулки и в театр. «Сюда приехала, — сообщал он брату, — княгиня Вера Вяземская, добрая и милая баба — но мужу был бы я больше рад».

На первых порах Пушкин Вяземской не понравился. «Ничего хорошего, — писала она мужу, — не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не сможет сладить. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны. Мне известно из хорошего источника… Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу — сделал это; это стало известно и, как и следовало ожидать, на него не могли больше смотреть благосклонно».

«Сумасшедшая голова», «проказы» «вся вина с его стороны»… Всё это исходило от одесских знакомых Веры Фёдоровны. Воронцов и его подручные не теряли зря времени. Одесское «общество» настроили соответственно. Всё было поставлено с ног на голову: добрый, гуманный «европеец» Воронцов обласкал молодого человека, а тот, неблагодарный, высмеял его в эпиграммах. Ну и пришлось «важной особе» указать нахалу его место — послать «на саранчу». А тот ещё и обиделся и подал в отставку.