Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

В 2006 году группа глухих предложила основать город глухих в Южной Дакоте. Он должен был называться Лоран, в честь Лорана Клерка, и его предполагаемое первоначальное население должно было составить две с половиной тысячи человек. Человек, разработавший план, Марвин Т. Миллер, сказал: «Общество не особенно напрягается в вопросах нашей интеграции-разинтеграции. Мои дети не видят в своей жизни образцы для подражания: мэров, руководителей заводов, почтовых служащих, владельцев бизнеса. Тогда мы сами создадим место, чтобы показать нашу уникальную культуру, наше уникальное сообщество»[289]. Комиссия по планированию местного округа отказалась одобрить это предложение, и в конечном счете оно ничем не закончилось. Жители Южной Дакоты отреагировали на идею глухого города так же, как белый пригород 1950-х годов мог бы отреагировать на известие о появлении черного. Но даже у глухих были смешанные чувства. Deafweekly.com написал: «Некоторые сомневаются в необходимости такого города, говоря, что такая „изоляция“ вышла из моды»[290].

Трудно представить себе, что то же самое говорят о Бенгкале, потому что это сообщество развивалось из поколения в поколение. Это может быть воспринято основным обществом как сообщество неполноценных, что является серьезной наследственной ошибкой. Но оно явно не искусственное, потому что оно вертикально. Вертикальная идентичность оказывается естественной, а горизонтальная – нет. Имплантаты кажутся более «естественными», чем глухота, для слышащих людей, таких, как Феликс Фельдман; сопротивление им кажется уловкой. По мере того как это восприятие закрепляется, имплантаты ставят все больше людей и все меньше остается тех, кто мог бы создавать маргинальную культуру, создается все более сильное давление, что необходимо устанавливать имплантаты и так далее, пока в мире глухих не останется почти никого. Утратить культуру глухих было бы печально; воспрепятствование в установке имплантата любому ребенку может считаться жестокостью. Сужая возможности ребенка, родители определяют его как продолжение самих себя, а не как отдельную личность. Еще имплантаты могут поставить под угрозу возможность быть довольным глухим миром. Поскольку любая идентичность становится выбором, она безвозвратно изменяется даже для людей, которые ее выбирают.

В течение многих лет определяющим средством жизни глухих было личное общение в социальных клубах для глухих, – теперь это в значительной степени исчезло, поскольку глухие люди могут общаться в интернете. Раньше глухие собирались в театрах для глухих, но с появлением телевидения и кино с субтитрами необходимость этого отпала. Следует ли определять культуру глухих просто как функцию общего языка, используемого для личного общения?

Подобно тому, как культура глухих вынуждена ассимилироваться в окружении мейнстрима, культура мейнстрима ассимилирует мир глухих. Два миллиона американцев знают американский жестовый язык[291]. В первые годы нового тысячелетия число курсов преподавания американского жестового языка выросло на 432 %[292]. Это сделало американский жестовый язык 5-м по преподаванию языком в колледжах и 15-м среди населения в целом; широкие слои населения были очарованы поэзией невербальной коммуникационной системы. В то время как обучение глухих детей жестовому языку менее распространено в эпоху кохлеарных имплантатов, слышащих детей обучают этому языку, потому что они могут использовать его, прежде чем у них появится контроль над ротовыми мышцами, чтобы начать говорить[293]. Все больше слышащих людей обращаются в Галлодетский университет. Глухие люди неоднозначно относятся ко всему этому. Они отмечают, что язык отделился от культуры и что многие из изучающих его ничего не знают о глухоте[294][295], модном слове, обозначающем глубокий опыт ценностей глухих. Эдна Эдит Сэйерс, профессор английского языка в Галлодетском университете, отметила, имея в виду классы американского жестового языка, преподаваемые вне академического контекста: «Каким-то образом популярность американского жестового языка возникла ценой перехода в какое-то ремесло или хобби, подобное пэчворку или аэробике, которым учат добровольцы-энтузиасты в подвалах церкви»[296].