Я понимаю, что такое подразделение слишком противоречит нашему мужественному подходу к вопросам о том, где правда. Мы достаточно открыты и мужественны, чтобы думать для себя так же, как и для всех, и для всех так же, как для себя. И значит, если мы укрепились в понимании, что «быт определяет сознание», то это не только для народа и обывателей, но и для нас самих! Мы в своем мироощущении определяемся бытом, из быта вырваться не можем так же, как из бытия; ибо быт и есть наше реальное, исторически пребывающее человеческое бытие, в котором протекает все то наше, что мы называем нашей жизнью: наши поступки, наши мысли, наши страдания и восторги.
Впрочем, быт не есть нечто постоянное. Легко заметить, что он и его определяющие нас влияния претерпевают сдвиги; и мы сами участвуем нашими плечами, руками и речами в этих сдвигах. Тут какие-то законы исторического трения между нами, которые помимо наших желаний производят эти сдвиги, работая, впрочем, нашими же плечами, руками и речами.
Всякий раз, как люди пытались встать на аристократическую позицию, будто есть такие, для которых возможно преобладание «рацио» над бытом, тогда как в общем быт определяет «рацио», получалась насмешливая улыбка истории. Выходило так, что сократы брались рационализировать быт других, тех – которые сами этого делать не могут, тогда как в отношении своего собственного быта сократы оказывались бессильными и справедливо указывали, что это и не могло быть иначе, так как иначе приходилось бы признать индетерминизм воли! И вот, взявшись за рационализирование других, – тех, для которых имеется лишь экзотеризм, – сами аристократы-эзотерики впадали обыкновенно в самое плачевное рабство пред своим собственным бытом. Известно, что в изложении Ксенофонта быт Сократа оказывается не черезмерно сократическим!
Приходится мужественно признать, что никакого рационалистического эзотеризма быть не может, все мы живем и движемся в истории, определяясь не «рацио», а ее великими героическими силами!
Каждый видит мир и истину по-своему, насколько может их видеть. И каждый дорисовывает истину миру в меру своей веры, своей доминанты, своего дара воспринимать ее.
С разных сторон и общими силами воспринимаем мы Истину, так что лишь там, где мы умеем слышать друг друга и приближаться к истине все вместе, начинается более полное восприятие ее, а также и та подлинная общественность в понимании и в жизни, которая отдает отчет, что ни одна живая тварь, пришедшая в мир, не случайна и недаром вносила свое участие в восприятие мира и его истины, но ее голосу, взору и слуху есть в истории свое неизглаживаемое место и значение.
Вот тут и начинается впервые
Этому пониманию пути к истине противопоставляется теоретико-познавательный анархизм, который говорит себе, что истина вполне относительна, в лучшем случае антропологична.
Доминанта – настаивание на своем – сопряжена с ассимиляцией (адаптацией) организма к данным среды и данных среды к организму. Это великолепный инструмент, но и страшный инструмент. Ибо он может вести к самодовольной, хорошо обосновавшей себя праздности и к действительному узнаванию новых и новых содержаний бытия, которым нужно сначала уметь уподобиться, чтобы затем их видеть! И самоутверждение и узнавание того, что больше тебя самого – осуществляются через доминанту. Конечно, это лишь тенденция. Обоснование ее для ее носителя приходит потом, подыскивается и находится.
Владеть эмоциями, владеть «аффектами» – вот задача дисциплины и самовоспитания. «Прикажи пла́чу, и приходит. Призови смех, и он с тобою…» Кто-то сказал, что культура католического человечества – это «организация инстинктов». Это было сказано в порицание. Но тут порицать и нечего, если это в самом деле так! Культура и дисциплина «ведущих действий», – значит эмоций, аффектов, инстинктов и т. п. сил, владеющих, если ими не владеют.