Читаем Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941) полностью

Я понимаю, что такое подразделение слишком противоречит нашему мужественному подходу к вопросам о том, где правда. Мы достаточно открыты и мужественны, чтобы думать для себя так же, как и для всех, и для всех так же, как для себя. И значит, если мы укрепились в понимании, что «быт определяет сознание», то это не только для народа и обывателей, но и для нас самих! Мы в своем мироощущении определяемся бытом, из быта вырваться не можем так же, как из бытия; ибо быт и есть наше реальное, исторически пребывающее человеческое бытие, в котором протекает все то наше, что мы называем нашей жизнью: наши поступки, наши мысли, наши страдания и восторги.

Впрочем, быт не есть нечто постоянное. Легко заметить, что он и его определяющие нас влияния претерпевают сдвиги; и мы сами участвуем нашими плечами, руками и речами в этих сдвигах. Тут какие-то законы исторического трения между нами, которые помимо наших желаний производят эти сдвиги, работая, впрочем, нашими же плечами, руками и речами.


Всякий раз, как люди пытались встать на аристократическую позицию, будто есть такие, для которых возможно преобладание «рацио» над бытом, тогда как в общем быт определяет «рацио», получалась насмешливая улыбка истории. Выходило так, что сократы брались рационализировать быт других, тех – которые сами этого делать не могут, тогда как в отношении своего собственного быта сократы оказывались бессильными и справедливо указывали, что это и не могло быть иначе, так как иначе приходилось бы признать индетерминизм воли! И вот, взявшись за рационализирование других, – тех, для которых имеется лишь экзотеризм, – сами аристократы-эзотерики впадали обыкновенно в самое плачевное рабство пред своим собственным бытом. Известно, что в изложении Ксенофонта быт Сократа оказывается не черезмерно сократическим!

Приходится мужественно признать, что никакого рационалистического эзотеризма быть не может, все мы живем и движемся в истории, определяясь не «рацио», а ее великими героическими силами!


Каждый видит мир и истину по-своему, насколько может их видеть. И каждый дорисовывает истину миру в меру своей веры, своей доминанты, своего дара воспринимать ее.

С разных сторон и общими силами воспринимаем мы Истину, так что лишь там, где мы умеем слышать друг друга и приближаться к истине все вместе, начинается более полное восприятие ее, а также и та подлинная общественность в понимании и в жизни, которая отдает отчет, что ни одна живая тварь, пришедшая в мир, не случайна и недаром вносила свое участие в восприятие мира и его истины, но ее голосу, взору и слуху есть в истории свое неизглаживаемое место и значение.

Вот тут и начинается впервые подлинный социализм, действительно разумеющий значение социально-целого в мире как незаменимого зрителя и восприемника истины, которая становится явной лишь в конце веков, когда в самом деле все встанут навстречу ей и все увидят, как она есть для всех. До сих пор разнообразно чаялась и предвиделась, теперь пришла, сама, как есть.

Этому пониманию пути к истине противопоставляется теоретико-познавательный анархизм, который говорит себе, что истина вполне относительна, в лучшем случае антропологична.


Доминанта – настаивание на своем – сопряжена с ассимиляцией (адаптацией) организма к данным среды и данных среды к организму. Это великолепный инструмент, но и страшный инструмент. Ибо он может вести к самодовольной, хорошо обосновавшей себя праздности и к действительному узнаванию новых и новых содержаний бытия, которым нужно сначала уметь уподобиться, чтобы затем их видеть! И самоутверждение и узнавание того, что больше тебя самого – осуществляются через доминанту. Конечно, это лишь тенденция. Обоснование ее для ее носителя приходит потом, подыскивается и находится.


Владеть эмоциями, владеть «аффектами» – вот задача дисциплины и самовоспитания. «Прикажи пла́чу, и приходит. Призови смех, и он с тобою…» Кто-то сказал, что культура католического человечества – это «организация инстинктов». Это было сказано в порицание. Но тут порицать и нечего, если это в самом деле так! Культура и дисциплина «ведущих действий», – значит эмоций, аффектов, инстинктов и т. п. сил, владеющих, если ими не владеют.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Русский крест
Русский крест

Аннотация издательства: Роман о последнем этапе гражданской войны, о врангелевском Крыме. В марте 1920 г. генерала Деникина сменил генерал Врангель. Оказалась в Крыму вместе с беженцами и армией и вдова казачьего офицера Нина Григорова. Она организует в Крыму торговый кооператив, начинает торговлю пшеницей. Перемены в Крыму коснулись многих сторон жизни. На фоне реформ впечатляюще выглядели и военные успехи. Была занята вся Северная Таврия. Но в ноябре белые покидают Крым. Нина и ее помощники оказываются в Турции, в Галлиполи. Здесь пишется новая страница русской трагедии. Люди настолько деморализованы, что не хотят жить. Только решительные меры генерала Кутепова позволяют обессиленным полкам обжить пустынный берег Дарданелл. В романе показан удивительный российский опыт, объединивший в один год и реформы и катастрофу и возрождение под жестокой военной рукой диктатуры. В романе действуют персонажи романа "Пепелище" Это делает оба романа частями дилогии.

Святослав Юрьевич Рыбас

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное