Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Уссурийские тигры должны быть благодарны Льву Капланову – директору Судзухинского (ныне Лазовский) заповедника. Именно он начинал защищать тигра (и так бывает: Лев спасает тигра) во времена, когда полосатого зверя считали абсолютным злом и нещадно отстреливали. Наперебой рассказывались истории о тиграх, таскающих собак, коров и даже людей; маршал Будённый рассказывал адмиралу Кузнецову байку из своей приморской драгунской юности: утром на месте, где стоял часовой, нашли только фуражку… Если бы Капланова не услышали в Москве, уже сейчас амурский тигр был бы вымершим зверем вроде стеллеровой коровы из отряда сирен, открытой Берингом (Гарин-Михайловский, описывая виденный им в музее Хабаровска скелет этого животного, говорил: «Люди их били. Но коровы не боялись, не убегали, а, напротив, шли к людям и поплатились за своё доверие. Даже и теперь в этом громадном, закруглённом, тяжёлом скелете чувствуется добродушие, не приспособленное к обитателям Земли»). После выступления Капланова весной 1941 года во Всероссийском обществе охраны природы было принято решение добиваться запрета отстрела тигра. В 1947-м советского тигра взяли под защиту (что небеса или таёжные духи отметили падением Сихотэ-Алинского метеорита), и сегодня он неплохо себя чувствует. А тридцатидвухлетнего Капланова в 1943-м убили в тайге браконьеры.

Дело даже не в том, что у нас сохранился тигр, а в том, что здесь вывелся тигр особый – крупнее, сильнее, морозоустойчивее тропических родичей; для него Дальний Восток тоже оказался полигоном, вызовом, испытанием.

У людей было принято поклоняться большим зверям, тем же тиграм, медведям. Но им – редким, красивым, сильным – сложнее всего. Именно они могут оказаться на грани или даже за гранью вымирания скорее, чем мелкие, слабые и, казалось бы, более уязвимые: насекомые, грызуны. Кто же тогда настоящий хозяин тайги?

Пишут романы о волках, лошадях, собаках… О рыбах романов не пишут. «Рыбы всегда жили в чужом нам мире, мы не встречались с ними, мы не слышали, как они там мычали или блеяли в разговорах друг с другом, мы не почёсывали маленьких рыб, как почёсывали за ухом телёнка. И потому в нас не могла возникнуть любовь к ним – холодным и скользким. И потому сегодня мы косим рыбьи косяки тралами, как косим тростник, то есть не испытываем при этом никаких жалостных эмоций», – писал философ моря Виктор Конецкий. Заслуженное доброе слово не досталось многим существам, не вышедшим, с человеческой точки зрения, ста́тью. Чего стоят пауки-крестовики, нити коконов которых, как говорится в книгах геодезиста Григория Федосеева, советские картографы середины ХХ века применяли в высокоточных теодолитах в качестве оптических перекрестий; пауки, выходит, помогли составить карту нашей страны.

В море удивительно всё: фосфорически искрящийся планктон, дайверы-нерпы, подводные кустарники; мидии, гребешки, устрицы, которыми я резал руки, кажется, чаще, чем собственное лицо безопасной бритвой.

В воде становишься совершенно одиноким, изолированным от остального человечества, как в космосе. Глядя на всё, что живёт и движется под водой, испытываешь восторг и ужас перед мирозданием.

Океан познан человеком меньше, чем космос.

Нам не нужны расширители сознания, уместные в какой-нибудь Голландии. У нас для расширения сознания – целая страна, где всё – настоящее. Иного не дано – и не надо.

Русская уха отличается от заграничного fish soup столь же серьёзно, как вольный птичий базар на морских скалах – от невольничьего птичьего рынка. Сочетание «дикая рыба», ставшее модным в ресторанах, звучит для нас странно: какая ещё – домашняя, что ли? Мы по-прежнему не понимаем западного феномена «спортивной рыбалки», когда пойманную рыбу следует отпустить. Несокрушим инстинкт охотника: добыть и съесть. Мы и сами – как «дикий русский лосось» по сравнению с норвежской сёмгой, теплично выращенной на рыбной ферме. Дикороссы, которых впору заносить в Красную книгу как особо ценный и редкий вид.

Всё это, говоря языком учёных, биоразнообразие, множество подводных и надводных форм жизни – для чего оно? Неужели это всего лишь текущий результат бессмысленной и беспощадной эволюции по Дарвину – или же есть какой-то сверхсмысл? Может быть, это запасные, или маневровые, или тупиковые пути общего движения жизни вперёд и вверх, к усложнению и переходу в новое качественное состояние?

В чём замысел о мире? Для чего живёт человек? «Для счастья» – мелко, пошло; тогда – для познания? восхождения?

Обывательский антропоцентризм несостоятелен, мир куда больше человека. Но именно человек продвинулся дальше других существ по восходящей спирали, пройдя долгий, почти невероятный путь от неживого к живому, а потом – к чувствующему, мыслящему, верящему, творящему… Эволюция не окончена, человеку предстоит ещё долго идти – туда, не знаю куда; или же придётся передать эстафету другой, более совершенной форме жизни, которой на Земле пока нет, но которая, возможно, появится после ядерной войны, эпидемии или экологической катастрофы.