Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Одни Староса поддерживали, другие ему не доверяли. Учёный понимал: вытащить отдел из подвала и развернуть его в институт поможет членство в академии. Уже в октябре 1974 года Староса выдвинули в член-корреспонденты. Андрей Капица дал блестящую характеристику: «Проявил себя крупным учёным, смелым конструктором и способным организатором… Создана научная школа, охватывающая широкий круг вопросов в области управляющей техники и микроэлектроники». Первая попытка не удалась. В 1976 году Староса назначили заместителем директора ИАПУ и вновь выдвинули в членкоры; опять неудача. В 1979-м выдвинули в третий раз, шестидесятидвухлетний профессор вылетел в Москву. Умер от инфаркта в машине, мчавшей его по Ленинскому проспекту, успев удивлённо сказать: «Ребята! Я теряю сознание».

Староса кремировали в Москве, прах захоронили на Морском кладбище Владивостока. Потом перевезли в Ленинград, на могиле установили тот самый «куб памяти». Отдел искусственного интеллекта исчез, но старосовские лаборатории жили, влившись в другие подразделения института. Ученики Староса набирали научный авторитет. В 2004 году ИАПУ возглавил член-корреспондент Виктор Лифшиц. Позже во главе института стал академик Юрий Кульчин. Его заместитель и руководитель отдела физики поверхности, в который выросла лаборатория Староса, – член-корреспондент Александр Саранин. Ещё один замдиректора – доктор физико-математических наук Николай Галкин. Стали докторами Клещёв, Коробцов, Гаврилюк. Заводинский возглавил Институт материаловедения в Хабаровске.

Дневников или мемуаров Старос не оставил. О его первой жизни стало известно – и на Западе, и в СССР – лишь на рубеже 1980-х и 1990-х.

Корни жизни

В 1932 году на прифронтовом Дальнем Востоке возник не только обновлённый Тихоокеанский флот, но и Дальневосточный филиал Академии наук – первый в стране. Его создавал академик Владимир Комаров – ботаник, ещё в конце XIX века изучавший Приморье, Маньчжурию, Корею.

В регион пришла большая наука; в 1970-м филиал вырос в Дальневосточный научный центр. Географию «ставил» москвич, уроженец Кембриджа Андрей Капица, морскую биологию – ленинградец (на войне – командир зенитного взвода) Алексей Жирмунский. Рождались научные школы, появлялись столь нестандартные фигуры, как физик Филипп Старос, фармаколог Израиль Брехман, педагог Николай Дубинин… Для учёных Дальний Восток – таёжный, морской, удалённый от европейских столиц – тоже стал полигоном.

Самое драгоценное и мифологизированное растение уссурийской тайги – женьшень (с китайского – «человек-корень»; у корейцев – «инсам», у приморских аборигенов – «панцуй»). «Корень жизни» наряду с трепангом и пантами – молодыми оленьими рогами – считали панацеей. Магии корня поддались пришлые европейцы. Пржевальский писал: «Китайская медицина приписывает корню женьшеня различные целебные свойства даже при таких болезнях, как истощение сил, чахотка и т. п.; поэтому в Китае платят за него громадные деньги». Арсеньев сравнивал восточные мифы о женьшене с западными легендами о жизненном эликсире («Идея одна и та же!»), приводил разные версии происхождения женьшеня, в том числе – от молнии. О свойствах корня писал: «Трудно допустить, чтобы все корейцы и все китайцы, численностью около пятисот миллионов, – заблуждались… Европейцы до сих пор подвергают осмеянию чужую медицину только потому, что ничего в ней не понимают».

Пришвин, путешествовавший по Приморью в 1931 году, отнёсся к рассказам о чудодейственных качествах женьшеня, влияющих, в частности, на потенцию, со скепсисом. Он приводит рассказ владивостокца Ивана Ефимовича: «Приехал ко мне приятель, никакого вина не было. Думал, думал и дал ему рюмочку женьшеня, за рюмочкой по другой выпили, по третьей, и кончили бутылку. Утром жена и говорит: “Никакой пользы от женьшеня я не вижу”».

Фармаколог Израиль Брехман изучал свойства трепанга, элеутерококка, мёда, моллюсков, пантов. Учёный, фамилия которого отсылает к индийским брахманам – жрецам, учителям, – в 1970-х строил мосты между восточной медициной и современной наукой, вводил в оборот неизвестные европейским врачам вещества. Именно Брехман прописал женьшень в большой фармакологии; отправляя женьшеневые препараты космонавтам, он объединял предания удэгейцев с русским космизмом.

В 1961–2002 годах в приморской Староварваровке действовал совхоз «Женьшень». Идея возникла у Сталина в 1951 году, реализовывал её Микоян. Не то чтобы раньше женьшень никто не культивировал – этим занимались и китайцы, и приморский коммерсант и подвижник Янковский, – но в 1960-х процесс был поставлен на научную основу и приобрёл промышленные масштабы. Препараты из продукции совхоза, изготовленные на Владивостокской фармацевтической фабрике, шли в Хабаровск, Ленинград, применялись в военных госпиталях. Женьшень пробовали выращивать в других регионах – издавались брошюры «Женьшень на Кубани», «Женьшень на Украине», «Женьшень в Карачаево-Черкесии», «Женьшень на Северном Кавказе»…