Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Когда к берегам Приморья подходила нежная сардина «иваси» (в обиходе – «сельдь-иваси»), её ловили в невероятных объёмах. В 1929 году промысел иваси в Приморье увлечённо описывал поэт Павел Васильев, в 1932-м – Аркадий Гайдар. Пришвин фотографировал в Семёновской гавани Владивостока китаянок, ждущих возвращения рыбаков: «Женщины сидели на корточках у самого моря, китаянки с ребятами, привязанными назади, все ждали судов, иваси 60 к. десяток, и беднота ожидает, чтобы купить. Жарить иваси можно без масла, такая она жирная».

В 1940-х иваси загадочным образом исчезла. Первый секретарь Приморского крайкома ВКП(б) Пегов вспоминал: «Планы лова, а следовательно, и переработки рыбы оказались под угрозой катастрофического невыполнения… Иваси составляла почти половину общего улова приморских рыбаков». Время было военное, рыба считалась ресурсом не менее ценным, чем патроны и снаряды. Тогда-то и было решено расширить начатый в 1933 году китобойный промысел, чтобы снабжать население китовым мясом, до того считавшимся несъедобным. Пегов: «В газетах начали публиковать рецепты, как лучше приготовлять китовое мясо. Традиционное предубеждение – а это сила огромная – против китового мяса преодолели… Это мясо выручило нас в Приморье».

Вот как прозаик Диковский в 1930-х описывал начало советского китобойного промысла: «Палуба “Алеута” похожа на фантастическую бойню, в которой лилипуты свежуют каких-то допотопных чудовищ. Лежат челюсти величиной с ворота, хвостовой стебель, похожий на фюзеляж самолёта, позвонки толщиной с бочонок. Лебёдка поднимает сердце кита – метровый мешок, наполненный черноватой кровью. Ноги скользят по жирной палубе».

Вплоть до 1980-х годов, когда СССР присоединился к международной конвенции о защите китов (сегодня в России их разрешено добывать лишь северным народам в небольших количествах), Владивосток был столицей китобоев. Отсюда на север и далеко на юг, в Антарктику, уходили китобойные флотилии, в том числе крупнейшая в мире – «Советская Россия».

Норвежцы, исландцы, японцы продолжают бить китов и сегодня. Из «Приключений капитана Врунгеля» Андрея Некрасова (1937): «…взял слово представитель одной восточной державы, адмирал Кусаки. – Наша общая цель, – сказал он, – охрана китообразных от вымирания. Какие же средства есть у нас для достижения этой благородной цели? Вы все прекрасно знаете, господа, что единственным действенным средством является уничтожение китообразных, ибо с уничтожением их некому будет и вымирать». А вот сообщение 2017 года: «Несмотря на то, что Япония подписала мораторий Международной комиссии по промыслу китов 1986 года, их отлов в стране продолжается. Для этого японские власти используют лазейку в формулировке документа: в одном из пунктов говорится, что убийство китов возможно в научных целях… Японские китобои убили по меньшей мере 333 малых полосатика в рамках “программы экологических исследований”, которую поддерживает правительство Японии». В 2018-м Япония официально объявила о выходе из комиссии и расширении китобойного промысла.

В 1970-х иваси в Приморье вернулась, её снова начали добывать миллионами тонн; в начале 1990-х исчезла вновь. Археологи будущего, наткнувшись на бетонные соты чанов для засолки ивася́[30], раскиданные по нашим берегам, могут принять их за древние календари или капища.

Из моллюсков на русском столе прочнее всего обосновался, пожалуй, кальмар.

Летом, когда вода прогревается, приморцы ныряют за ракушками. Особенно любим местными жителями гребешок («гребень»), который едят чуть обжаренным либо сырым – с лимонным соком или же соевым соусом.

Мидию и спизулу ещё недавно есть было не принято. Теперь, когда гребешок на доступной почти каждому трёх-пятиметровой глубине найти сложно, едят и эти ракушки, которые прежде использовали лишь как наживку.

Чехов на Сахалине называл креветок длиннохвостыми раками, чиримсами и шримсами (shrimps по-английски). Павел Васильев через тридцать с лишним лет писал во Владивостоке о «челимсах». Морскую еду русские только начинали открывать, что отражалось в неустоявшихся, незастывших словах.

Приморские устрицы крупнее атлантических. Их оценил тот же Чехов, возвращаясь домой через Владивосток.

Биологи говорят: среди тысяч тихоокеанских устриц невозможно найти две одинаковые по форме раковины. Археолог Давид Бродянский, изучая раковинные кучи на побережьях, сделал открытие: марикультура, которой мы только сейчас начинаем заниматься, в Приморье существовала ещё в неолите. «В сотрудничестве с Раковым (гидробиолог, доктор наук. – В. А.) сделали работу по древней аквакультуре. Впервые в российской и мировой археологии обосновали существование в каменном веке устрицеводства… Это наш… вклад в открытие великого учёного генетика Николая Ивановича Вавилова о появлении в неолите земледелия и животноводства. Теперь к ним добавились устричные грядки юга Приморья».