Дальше ваш билет недействителен

– Я человек чести, понимаешь?

– Но мир уже не тот, что прежде, пойми это, полковник.

– Плевать. А я меняться не хочу. И не хочу кончать свой век по уши в дерьме.

– Теперь так не говорят. Наши с тобой бывшие боевые друзья тонут не в дерьме, а в недвижимости.

Трубка ненадолго замолчала, а потом опять заговорила ободряющим голосом с легкой насмешкой:

– Не вешай нос, полковник. Я про тебя не забыла. Клянусь, все будет нормально. Уж я‑то в таких делах спец.

– Я заживо гнию.

– Не телефонный это разговор, но, можешь мне поверить, все пройдет отлично. Обещаю.

Я положил трубку. У меня вдруг закружилась голова и выступил пот на лбу. И я сообразил, что сутки с лишним ничего не ел. На улице шел дождь, я надел плащ.

Открыл дверь – на пороге стояла она, с букетиком фиалок в руке. В берете и белом дождевике.

Я весь напрягся до предела, но уморить себя одним усилием воли еще никому не удавалось.

– Заходи.

– Нет, я хотела только…

Она разрыдалась и упала мне на грудь. И мне пришлось обнять ее. Зачем, зачем она меня заставила… Любить по милости любимой – вопиющее малодушие.

– Лаура…

– Не начинай, пожалуйста, опять.

– Да все и так яснее ясного.

– Я знаю, Жак, я… понимаю. Но только что из этого? Когда я говорю, что я тебя люблю, так это я не про любовь. Это про то, что без тебя я не могу дышать. А потому – что мне за дело до каких‑то… половых вопросов? По-твоему, что, я тебя выбирала? Как в магазине – пересмотрела все, что есть, и взяла самый лучший образчик? Не выбирала я! Полюбила, и всё – ничего не могу с собой сделать. У вас же говорят: “любовь слепа”. Вслепую не повыбираешь!

Я зарылся лицом в твои волосы. Вот так бы все время и жить, не надо ничего другого.

Мы еще несколько раз попытали счастья. Попытки заключались в том, что мы гуляли, взявшись за руки, мечтали вместе под луной и наслаждались птичьим пением. И даже съездили в Венецию на выходные – старая добрая гондола, что может быть милее для влюбленных!

По возвращении я сразу позвонил Лили Марлен:

– Ну, как?

– Зайди ко мне.

В семь вечера я уже был на авеню Клебер. Лили не повела меня в гостиную, мы разговаривали, стоя в прихожей. Она так расфуфырилась, как будто вернулась в 1930 год и собралась в театр на генеральную репетицию. Длинное вечернее платье в обтяжку, жемчужное ожерелье, диадема с фальшивыми камнями, на шее бархотка, в ушах подрагивают висячие серьги. Волосы обесцвеченно-пережженные, безжизненные – прямое доказательство дремлющего в дамском парикмахере таланта бальзамировщика. Лицо густо набелено, так красятся старухи, которые во что бы то ни стало хотят привлечь к себе внимание, пусть даже устрашающим видом. А бледно-голубые, точь‑в‑точь как у фаянсовой собачки, глаза блестели даже в полутьме прихожей и сверлили меня немигающим, многоопытным взглядом.

– Итак, завтра в одиннадцать вечера. Не запирай дверь и не зажигай свет. Тебя убьет грабитель- взломщик.

– Ну-ну! Подходящее время. И я умру в ходе законной самообороны. Что ж, почти так оно и есть. И кто же это будет?

– Не все ли тебе равно? – Она еще сильней поджала губы. – Ты всегда шел до конца.

– На самом деле “до конца” не так уж далеко.

Она смотрела на меня стальным, на все готовым взором.

Весь день я приводил в порядок свои бумаги. Лаура больше не звонила. Я перечитал ее письма.

В шесть часов, как это ни смешно, я сменил рубашку.

И стал ждать. Стараясь ни о чем не думать, чтобы не замараться перед смертью.

Без нескольких минут девять зазвонил телефон. Меня прошиб пот. Я был уверен, что звонит Лили Марлен сказать, что все отменяется. Может, под старость она стала респектабельной.

– Хорошие новости! – Голос Жан-Пьера звенел от радости. – Ты зря не верил Дули. Он сдержал свое слово. Я получил гарантийное письмо. Считая акции Кляйндинста, мы получаем два с половиной миллиарда. Ты выиграл бой, отец! Как всегда! Оба уха и хвост твои! Алло? Ты тут?

– Да, пока еще тут.

– Я говорю, ты победил!

– Я слышу.

– И это все, что ты на это скажешь?

– Хорошо бы, Жан-Пьер, ты женился на Лауре. Во-первых, она прелесть. А во‑вторых, одна из самых богатых наследниц в Бразилии.

– Ты нездоров? – спросил Жан-Пьер уже без прежнего восторга. – О чем ты со мной говоришь?

– Я говорю с собой. У твоей матери было сто миллионов приданого.

– Но вы же любили друг друга?

– Не знаю, я всегда был не дурак потрахаться.

– У тебя депрессия, ты понимаешь?

– Пока, Жан-Пьер. Я тобою горжусь. Ты тоже настоящий борец. Весь в отца. Это у нас семейное – мы все не пальцем деланные.

– Хочешь, я к тебе приеду?

– Спасибо, не надо. Все хорошо. Когда станешь премьер-министром, не забудь создать госкомитет по мужскому вопросу. Это более чем насущно.

И я повесил трубку.