Дальше ваш билет недействителен

Глава XXI

Целых две недели я никак не мог связаться с Дули. Дважды он назначал мне встречу и дважды отменял ее. Обещанная запечатанная грамота с гарантией выкупа акций так и не пришла. Мне удалось оттянуть подписание договора с немцами, но они торопили меня. Наконец – звонок из Рима: мистер Дули передает свои извинения и спрашивает, не смогу ли я встретиться с ним завтра в шесть часов в баре отеля “Риц”? Я приободрился. Мне страшно хотелось выиграть этот последний бой.

Дули явился прямо‑таки юнцом. В спортивной куртке с кожаными нашивками на локтях, в джинсах, белой рубахе с воротом нараспашку, обнажающим мощную шею, и с фонарем под глазом, что особенно его молодило. Мы пожали друг другу руки.

– Что с вами случилось?

– Да вот подрался в Риме. Один подонок свистнул и сделал неприличный жест вслед моей подружке, а я его проучил. Но тут на меня, проклятого американца, накинулась вся улица. А вы как поживаете?

– Все хорошо.

Он приобнял меня за плечи:

– Ну как, еще держимся?

– И пока неплохо.

– А я, старина, в жизни не трахался так клево, как сейчас. Не так часто, зато подолгу. Стоит целый час.

– Да, – сказал я. – У нас говорят: опыт приходит с годами.

– Как же, знаю такое выражение. С годами, вот именно. Становишься спокойнее, не торопишься, лучше владеешь собой. Держишь штурвал уверенной рукой. Может, я не могу, как прежде, в любое время, зато уж если бываю в ударе, меня не остановишь, ей-богу, и так и этак накувыркаться успеваю.

Вокруг сидели люди, но Дули, видимо заметив мое смущение, подмигнул:

– Э, пустяки, они ничего не слышат, и потом, всем известно, что здешние клиенты даже не помнят, как это делается, тут одно старичье.

– Простите, месье Дули, – к нему наклонился бармен, – но вы забыли про персонал!

Дули расхохотался. Он вовсе не был пьян. Просто он это переносил еще хуже, чем я, потому что он американец, куда богаче меня и куда больше привык быть чемпионом мира.

– А у вас сколько выходит в среднем? Какая крейсерская скорость?

– Не знаю, Джим, я как‑то не веду учет.

– Ладно-ладно, старина, мы свои. Вместе были молодыми. Втыкали будь здоров! Нормандия, Леклерк, Вторая бронетанковая дивизия, освобождение Парижа…

– Послушайте, Дули, я знаю, что некоторые бодрячки на седьмом десятке начинают вести такие же разговоры, как когда‑то подростками, но все же…

– Ладно-ладно, не прикидывайтесь! Скажите лучше, на что вы еще годитесь?

Я вспомнил Менгара… А потом подумал: да что там! Кто мне мешает приврать!

– Раза три в неделю. Или четыре, если очень нужно.

У Дули вытянулось лицо. Рука судорожно сжала рюмку с мартини. Он мрачно посмотрел на меня. И я струхнул. Вдруг в нем сработает по отношению ко мне тот же рефлекс уязвленного могущества, что заставляет его давить Кляйндинста, и он безжалостно кинет меня с моими акциями.

Дули выпил.

– Здорово, – буркнул он. – Недурной показатель для нашего возраста. Лучше не бывает.

– Это точно, что не бывает.

Он помолчал, уставившись в пустую рюмку. А я опасливо за ним следил. Боялся, как бы он меня не боднул.

– Перейдем к нашему делу, – сказал он наконец твердым голосом. – Не паникуйте, Ренье. Я слишком хорошо плачу своим адвокатам, вот они и медлят – показывают, какие они важные.

– Я только потому подписываю договор с Кляйндинстом, что полагаюсь на вашу гарантию.

– Вы подписываете, потому что ваше дело швах и нет другого выхода. Но я свое слово сдержу. Разве что вдруг возьму и застрелюсь… – Он хихикнул. – Впрочем, это не в моем стиле. Мой стиль – идти до конца, до самой точки. Так что можете не дрейфить. На днях письмо будет у вас. Ну, я пошел. Меня ждет подружка. Вы чертовски везучий тип. – В чем я такой уж везучий, Дули не уточнил. – Пока! Надо бы почаще видеться. Кстати, знаете, какую плюху я выдал в Болонье? Всем этим забастовщикам и красным городским властям? – Лицо его засияло юношеским, чуть ли не мальчишеским задором. Даже кудри как будто утратили седину. – Они меня достали со своей политикой, классовой борьбой и глупой болтовней. И я возьми да сколоти компашку: втянул одного принца, парочку маркизов да несколько штук итальянских графинь – пришлось заплатить им будь здоров, чтоб не трусили, – и мы устроили свою демонстрацию. Поставили посреди одной узенькой болонской улочки знаки “дорожные работы” и закатили пикничок с икрой и шампанским прямо на мостовой, фраки, вечерние платья, метрдотель – все честь по чести! Ну и буча тут поднялась! Они давай митинговать против нас. Не расходились всю ночь. Как же, фашистская провокация! А я всего‑то и хотел посмешить народ, разрядить обстановку. Но куда там! Ладно, старичок, покедова!

– Чао, Джим. У вас потрясающий французский!

– Стараемся.

Он зашагал к выходу: руки в карманах, корпус вперед, пружинистый шаг олимпийского героя.

Я выпил еще рюмку мартини. А потом пошел в контору и сел напротив Жан-Пьера в кресло для посетителей. Я чувствовал, как набрякло мое лицо, обвисла складками кожа – мускулы перестали меня слушаться. Жан-Пьер посмотрел на меня. О предложении Дули я ему рассказал неделю назад.

– Что с тобой? Ты ужасно выглядишь.