Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Много лет назад, когда я впервые увидела эту довольно крупную ночную бабочку, получившую от природы столь изящную окраску, я не могла вдоволь налюбоваться на чудесные переливы цветов и оттенков, а потому часто рисовала ее. Впоследствии, когда я с Божьей помощью открыла для себя метаморфоз гусениц, эта бабочка очень долго не попадалась мне на глаза. Когда я снова увидела ее, меня охватили неописуемая радость и чувство сбывшегося желания, после чего я несколько лет подряд отыскивала ее гусениц и держала их до июля, подкармливая листьями черешни, яблони, груши и сливы. Гусеницы эти имеют очень красивый зеленый цвет, напоминающий первую весеннюю траву, вдоль хребта у них идет замечательно прямая черная полоска, и каждый членик также пересечен черной полоской, на которой жемчужинками блестят четыре крохотные белые бусинки. Тут и там виднеются золотисто-желтые овальные пятнышки, под которыми тоже блестит жемчужинка. У первых трех члеников внизу с каждой стороны располагается по красному коготку, затем следуют два пустых членика, после чего — четыре зеленые ножки того же цвета, что и сама гусеница, а на конце туловища опять видно по одной ножке с обеих сторон. Из каждой жемчужинки торчит пучок волос, длинных и покороче, настолько жестких, что кажется, будто о них можно уколоться. Как ни странно, если этому виду гусениц не хватает корма, они начинают пожирать друг друга, но стоит [пище] появиться, и они перестают [есть друг друга].

Когда эта гусеница достигает своего нормального размера, какой она видна на листе и стебле [на моей картинке], она окутывается плотным блестящим коконом серебристого цвета и овальной формы, в котором она сначала сбрасывает чешую, а затем превращается в каштанового цвета финиковую косточку [этим словом, Dattelkern, Мария Сибилла обычно обозначает куколку], которая вместе со сброшенной кожей покрывает всю гусеницу целиком. В таком неподвижном состоянии она пребывает до середины августа, когда наконец и появляется эта изумительной красоты бабочка, которая тут же пускается в полет. Она белого цвета с серыми крапчатыми пятнами, у нее два желтых глаза и два коричневых усика (Hörner). На каждом из четырех крыльев располагается несколько концентрических и находящих друг на друга кругов, белых с черным и желтым. По краю крылья коричневые, но ближе к концам (я имею в виду только концы двух внешних крыльев) есть два красивых розовых пятна. Днем бабочка отдыхает, но ночью она вся в движении[526].

В других описаниях более точно указывались обстоятельства, при которых было найдено насекомое («Как-то одна очень способная девушка из семьи нюрнбергской знати провела меня по своему чудесному саду… Мы искали необычных червей и, не обнаружив оных, прошли на пустырь, где в зарослях сорняков нашли на Глухой Крапиве эту гусеницу»)[527], время образования куколки и дальнейшего метаморфоза (черная гусеница свила кокон в конце мая и «две недели» висела в виде Dattelkern, прикрепившись к стеблю лютика)[528] или внешние различия между самцами и самками[529]. О последних она упоминает всего в нескольких случаях: у многих видов чешуекрылых самцы и самки не отличаются друг от друга по таким хорошо заметным признакам, как, например, окраска крыльев, а различия в гениталиях — которые Мария Сибилла, вероятно, видела в увеличительное стекло — слишком малы, чтобы их можно было передать на картинках. Но, независимо от полноты информации, все ее тексты в сочетании с иллюстрациями соединяли насекомых и растения, на которых те жили в виде личинок, давали представление об изменениях внешности на протяжении всего жизненного цикла и выражали восхищение Марии Сибиллы красотой их расцветки.

Восхищение красотой роднило художницу с натюрмортной традицией, в которой ее воспитывали, да и она сама в предисловии 1679 г. признает, что помещение насекомых рядом с растениями не иначе как связано со свойственной человеку искусства тягой к украшательству[530]. Она также опиралась на попытки предшественников передавать флору и фауну в ее «натуральном», или «мимикрирующем», виде. Тщательно сделанные, правдоподобные изображения растений и насекомых можно найти на полях нидерландских молитвенников уже с конца XV в., задолго до того времени, когда они появляются в голландских натюрмортах, будь то акварельных или масляных[531]. Стремление к точности можно обнаружить и на родине Марии Сибиллы, взяв для примера Георга Флегеля (первого франкфуртского наставника Якоба Марреля), который писал небольшие, очень аккуратные этюды насекомых (на одном из них прослеживался путь тутового шелкопряда от яйца до бабочки); кроме того, на живописных полотнах Флегеля среди разных блюд, фруктов, головок сахара, птиц и вин появляются мухи, стрекозы, жуки и бабочки[532].