Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века

Публикация «Книги о гусеницах» была событием, «примечательным» для женщины, как объяснял читателям Кристоф Арнольд в стихотворении, предварявшем издание 1679 г.: «примечательно, что женщины тоже осмеливаются / весьма рассудительно / писать о том, над чем ломали голову многие мужчины»[552]. Сама Мериан лишь однажды пользуется своим особым положением женщины (возможно, не совсем искренне): описывая насекомых на лебеде, она вдруг делает вид, будто слышит читательский вопрос, не нанесут ли серьезный урон природе тысячи появившихся в тот — 1679‐й — год огромных гусениц. «На что, со свойственным мне женским простодушием [meiner weiblichen Einfalt], отвечаю: урон уже произведен и очевиден во множестве объеденных плодовых деревьев и других растений»[553].

Но нельзя ли пойти дальше избитой фразы Арнольда о достижениях, необычных для представительниц ее пола, дальше банальной претензии на скромность самой Марии Сибиллы и поставить вопрос так: может быть, именно культурные обычаи и опыт женщины XVII в. позволили развиться ее экологическому видению природы и способствовали выходу ее работ за рамки привычного?

Мария Сибилла Мериан была не уникальна для своей эпохи. Ее современницы — например, такие, как Маргарета де Хеер из Фрисландии, — включали насекомых в свои натюрморты, хотя не пытались вскармливать и изучать их (этим занимались дочери Мериан, однако значительно позднее и под ее влиянием)[554]. Другие женщины XVII в. коллекционировали бабочек и гусениц, хотя не рисовали их и не писали о них. Все четыре дочери Джона Рея собирали для него образцы, но лишь он записывал наблюдения, называя каждую гусеницу именем нашедшей ее дочери[555]. Более того, Рей уже в ранних наблюдениях, когда ставил своей основной задачей систематизацию, обращал внимание на среду обитания, а затем неизменно описывал метаморфоз отдельных насекомых, если имел о нем представление[556].

И все же Мериан была пионером — она не только воспитывала дочерей, но преступала границы своего пола и образования, чтобы, наблюдая, рисуя и записывая, приобретать новые знания о насекомых. Ее интерес к их выкармливанию, среде обитания и метаморфозу отвечает духу матери семейства и хозяйки XVII в. Мы имеем дело не с женским умом, который чувствует себя неуютно в сфере анализа и всегда тянется к «органическому» миру (такие представления подверглись в последнее время серьезной критике)[557], а с женщиной, стоящей особняком, нашедшей для себя творческую нишу — в данном случае гудяще-жужжащую экосистему — в промежуточном пространстве между домашней мастерской и ученой академией.

Гораздо важнее пола было для Марии Сибиллы Мериан оправдание, нет, прямо-таки освящение ее энтомологической задачи религией: «Эти потрясающие превращения, — обращается она к читателю в предисловии 1679 г., — происходили так много раз, что не могут не вызывать преклонения перед таинственной силой Бога и его удивительным вниманием к столь крохотным и незначительным летучим созданиям… Вот почему мне хочется представить миру эти Божьи чудеса в небольшой книге. Но не хвалите и не славьте за это меня, славьте одного Господа как Творца даже самых крошечных и неприметных из этих червей». Книга завершалась семистрочной «Гусеничной песней» (Raupen-lied), сочиненной Арнольдом на мотив псалма «О Христос, к тебе тянусь я». Воспевая Божьи творения в виде множества цветов и насекомых, Арнольд преклоняется перед ними, говоря: «Дай же, крошка червячок, нам покорствовать тебе»[558].

Мериан была не одинока в выражении подобных чувств. Йоханнес Гудаарт открывает свой «Природный метаморфоз» религиозными рассуждениями и цитатами из Библии в похвалу насекомым[559]. Сваммердам, посвящая свою «Всеобщую историю насекомых» в 1669 г. амстердамским бургомистрам, лишь походя коснулся Бога; но в 1675 г., когда его духовным руководителем была мистическая прорицательница Антуанетта Буриньон, он опубликовал свой труд о поденках под названием «Ephemeri vita, или Изображение человеческой жизни». Рядом с иллюстрациями, где показывался жизненный цикл этого водяного насекомого, были помещены стихи, в которых его долгий век на стадии личинки и кратковременное взрослое существование сравнивались с перипетиями человеческой жизни[560].

Мария Сибилла еще не обратилась в новую веру, когда приступила к публикации «Книги о гусеницах», но ее акцент на руке Творца и «восторженность» ее отзывов о насекомых и их красоте, несомненно, подготовили слух художницы к восприятию лирических провидческих каденций, которым вскоре предстояло заполнить ее мир. Как выразился за несколько лет до этого Жан де Лабади: «Все, что мы видим и слышим, оповещает нас о Боге или воплощает его. Птичья трель, блеянье овцы, человеческий голос. Небо с его звездами, воздух с его птицами, море с его рыбами, земля с ее растениями и животными… Все говорит о Боге, все представляет его, но мало чьи глаза и уши стараются увидеть или услышать его»[561]. Мария Сибилла принадлежала к тем, кто старался.