Дар милосердия

За ночь метель истратила все силы, и февральское утро выдалось свежим и ясным. Линдси, как всегда, шел по середине дороги, создавая машинам как можно больше неприятностей. Он отходил в сторону лишь в последний момент, да и то чуть-чуть. Правда, этим утром с дороги еще не убрали снег, так что машины попадались нечасто.

Когда-то шоссе номер 16 славилось большим движением, но после того как вокруг города построили объездной путь, стало всего лишь дополнительным. Теперь по нему ездили почти одни местные. Дорога входила в Эльмсвиль с севера, становилась ненадолго Локуст-стрит, поворачивала направо и превращалась в главную улицу, а затем спускалась с холма, пересекала мост, и уходила влево, вновь становясь шоссе номер 16.

Автосервис, в котором работал Линдси, находился с другой стороны моста, у подножия холма. На углу, где начинался последний поворот перед спуском, стояла аптека, а рядом с ней — полицейский участок.

Линдси твердо собирался зайти и сообщить дежурному о девочке. Он даже успел заготовить первую фразу. И очень удивился, когда прошел мимо заиндевевшей двери и начал спускаться с холма. Он попытался заставить себя развернуться, но ноги упрямо несли вперед.

Линдси нахмурился. Он понимал, что в глубине души не желает никому ничего сообщать и ему приятно думать о девочке, которая ждет его дома. Нет, все-таки надо. Хотя бы ради ее родителей. Даже если они умерли или просто бросили Сарит, все равно где-то есть кто-нибудь, кто беспокоится о ней.

Хотя не обязательно. Сейчас много никому не нужных детей. В газетах каждый день пишут… а, да пошло оно все! Сообщу в перерыв.

Над мостом висела металлическая вывеска: «АВТОСЕРВИС НИКА — машины смажем, помоем, починим». Через улицу светились (сейчас, при солнечном свете, неярко) неоновые буквы: «ПРИВАЛ У СЭМА. Ресторан, гриль».

Линдси перешел мост, по-прежнему не обращая внимания на машины, и открыл счет посетителей «Привала». Сидя за барной стойкой, подождал, пока часы покажут восемь ноль-ноль — официальное время открытия. Заказав и опустошив свой обычный будильник — двойной виски и пиво вдогонку, — он снова пересек мост и вошел в автосервис.

В очереди на мойку стояла всего одна машина — та, что осталась со вчерашнего вечера. Линдси аккуратно вымыл ее, привычно удостоверясь, что крови не осталось. Ник тут же дал ему задание подмести пол. Когда же Линдси закончил и это, хозяин скомандовал протереть смазочное оборудование. Однажды Ник позволил Линдси просто так стоять перед въездом, и его чуть не сбили. Линдси не отходил в сторону от въезжающих машин. Ник не сильно жалел пьяниц, тем более образованных, и не огорчился бы, попади Линдси под машину, но приходилось думать о страховке, а кроме того, мойщиков найти непросто.

В полдень Линдси снова зашел в «Привал» и заказал то, что местные давно уже называли «обедом Линдси» — три двойных, три банки пива и бутерброды с ветчиной. До полицейского участка он так и не добрался. Во второй половине дня очередь на мойку резко возросла. Была пятница, и солнце недвусмысленно намекало на приятные выходные. Линдси вымыл пять машин. На последней крови оказалось больше, чем обычно. Страшно хотелось выпить, но он не успокоился, пока не смыл всю кровь до капли. Рабочий день закончился, и Линдси вернулся в «Привал».

После трех двойных немного полегчало, но теперь кровь стала проступать на руках, и пришлось заказать еще четыре. Стало совсем хорошо. Он тихо сидел в углу бара, разглядывал входящих посетителей, кивал горстке тех, кого знал, смотрел, как на улице удлиняются тени.

Вскоре пришла Элейн и села напротив. Она опять побывала в библиотеке, и Линдси заметил во взятой книге закладку.

— Привет, детка.

— Здравствуй, Гордон.

К ее кожаной куртке прилип яркий осенний лист. Гордон поднял руку и смахнул его. Затем коснулся книги у Элейн под мышкой:

— Ну и что мы читаем?

— Так… что попалось под руку.

Он вытащил у нее книгу и раскрыл. «Сонеты с португальского».

— А все-таки ты книжный червь.

— Да нет… Просто показалось, что мне понравится.

Он перелистнул страницы до закладки. Заметил, что один из сонетов подчеркнут, и начал читать вслух: «Как мне свою любовь облечь в слова…» В кафетерии колледжа было шумно, и он повысил голос: «.. Любовь, которой я к тебе горю…»

Элейн подхватила:

— «И пламя на порывистом ветру не гаснет, освещая наши два лица. Займись огнем любви, трава у ног твоих! Как жаль, что в тишине, без слов, не можешь видеть ты во мне все то, что можно высказать едва…»

— Слушай, так ты его уже знаешь?

— Сегодня выучила.

Он взглянул ей в глаза. В них появилось что-то новое: какой-то туман, который смягчил их и сделал совершенно непохожими ни на чьи другие. Тогда Гордон осознал, что ничтожен и жалок и совершенно недостоин того идеального образа, которым наделила его Элейн. Но в то же время стало легко: больше не надо скрывать любовь к ней под показным равнодушием и небрежными репликами.

Он перевернул еще несколько страниц и прочел:

— «Любовь моя, я в глубине души не знаю, год прошел иль целый век…»

Час тянулся за часом.