Дарвиновская революция

В 1850-е годы философия науки не была отмечена никакими особыми радикальными новшествами, как и не выказывала тенденции к синтезу. Но, как и в сфере науки, мы видим, что и она тоже готовила почву для дарвиновского эволюционизма, причем готовили ее как те, кто чуть позже восторженно приветствовал теорию Дарвина, так и те, кто был настроен менее восторженно. В основном снова и снова повторялась и рассматривалась с разных сторон все та же идея, что Вселенная, включая и человека, управляется законами – незыблемая природная регулярность. Хотя никому не возбранялось ратовать за нерушимый закон и при этом отрицать органическую эволюцию, мы видим, однако, что именно обращение к закону было самым веским фактором на службе эволюции. Нет нужды говорить (ибо это подразумевается само собой), что пока человек подается как субъект, подчиняющийся законам, все доводы против эволюционизма, основанные на особенностях последнего, мало что значат. Основным фактором в распространении и приятии идеи нерушимых законов, даже в применении к человеку, стала, несомненно, пользовавшаяся большой популярностью и повсеместно обсуждаемая книга Джона Стюарта Милля «Система логики», опубликованная в 1843 году. Милль, в отличие от Гершеля и Уэвелла, не был ученым-практиком, поэтому его труд не передает всей насущности и безотлагательности философских проблем, поднимаемых наукой, да и сам Милль признает, что в отношении науки он многое заимствовал из «Истории индуктивных наук» Уэвелла (Милль, 1873, с. 145–146). Опять же, в отличие от Гершеля и Уэвелла, которые обращались к философии, чтобы понять науку, Милль поступал ровно наоборот: он через науку пытался понять философию. Хотя Милль был, безусловно, более великим философом, чем те же Гершель и Уэвелл, но последние непосредственно обращались к научному сообществу, чего Милль не делал. Возможно, именно поэтому он играет в нашем повествовании не столь важную роль, как другие (не говоря уже о том, что он не публиковался вплоть до 1843 года, когда, с точки зрения Дарвина, уже произошли наиболее важные сдвиги в науке). И все же не следует преуменьшать, а тем более отрицать значение Милля и то влияние, которое он оказал на общественное мнение. К концу 1850-х годов его «Логику» студенты Оксфорда использовали в качестве учебника, черпая оттуда не только сведения о самых известных методах познания реальности, но и приобщаясь к знанию о том, что всем управляет универсальный закон причины и следствия и что «закон гласит: в основе каждого явления лежит какой-нибудь закон» (Милль, 1872, 1:376). Более того, Милль со своими вопросами вклинивался даже в область общественных наук. Спрашивая: «Подчиняются ли действия и поступки человеческих существ, как и все прочие природные явления, неизменным законам?» (1872, т. 2, кн. 4), Милль уверял читателей, что так оно и есть.

Но Милль был не одинок в своем желании исследовать соподчиненность человека и закона. Хотя Седжвик резко отрицательно, вплоть до отвращения, относился к открытиям Кетле, на которые ссылается Чемберс (речь идет о статистических закономерностях среди людей), и делал это на том-де основании, что такие закономерности нельзя считать настоящими законами, в своем обзоре трудов Кетле Гершель (1850, с. 17) отнесся к этим открытиям очень даже благожелательно. Подобные статистические закономерности, уверяет он, раскрывают «тенденции, реализующиеся через возможности», а они, в свою очередь, указывают на управляемые законом причины, которые в настоящий момент нам неведомы. Ссылаясь на открытия Кетле, касающиеся статистических данных, описывающих жизнедеятельность человечества, – численное соотношение между рождениями мужчин и женщин, между незаконными и законными рождениями, между мертворожденными и живорожденными, количество браков к общей численности населения, количество первых и вторых браков, браков вдов и холостяков, браков вдовцов и старых дев, и так далее, и так далее, – Гершель пришел к довольно неутешительному выводу, что если брать «в общей массе, с учетом физических и моральных законов его существования, то хваленая свобода человека исчезает» (1850, с. 22). Человек в не меньшей степени, чем все другое, тоже подчиняется законам. (Можно, конечно, воспользоваться указанием критиков Чемберса и заявить, что подвластность человека закону ничего не доказывает и не раскрывает тайн его происхождения. Именно такова, без сомнения, была позиция Гершеля. Но, как мы уже убедились по ходу повествования, утверждение, что явления управляются законами, вводит в искушение, заставляя предполагать, что они и порождены законами.)