Дарвиновская революция

Вопрос критики положений в Библии стал широко обсуждаться в Британии только в 1860-х годах, и полемика, которую он породил, несомненно, тоже способствовала распространению эволюционных идей. Поэтому еще до выхода в свет «Происхождения видов» критика, вдохновленная немецкой теологической мыслью, заставила многих осознать, что только радикально видоизмененное христианство имеет хоть какую-то надежду претендовать на место в умах и сознании интеллектуальных, прекрасно информированных людей. Так, например, Бенджамин Джоуитт, будущий декан Баллиольского колледжа, издавший в 1855 году послания апостола Павла к фессалоникийцам, галатам и римлянам, занял весьма либеральную позицию по отношению к некоторым христианским доктринам. Его идеи показались некоторым из его братьев-оксонианцев столь обидными, что они даже лишили его зарплаты профессора греческого языка (Эббот и Кэмпбелл, 1897). Но к 1850-м годам люди того же интеллектуального калибра и влияния, что и Джоуитт, испытывали настоятельную необходимость способствовать распространению иного, существенно преобразованного христианства, более согласного с выводами науки. И тот же Фрэнсис Ньюман, не будем этого забывать, был, в частности, одним из самых восторженных почитателей «Следов…» Чемберса, полностью принявшим его доктрины (Ньюман, 1845a, b).

Традиционный для британцев способ уладить конфликт между наукой и богооткровенной религией не сводится к тому, чтобы просто убрать или уничтожить религию, а идет по более сложному и тернистому пути истолкования обеих таким образом, что конфликт как бы устраняется сам собой. Будучи далеким от эволюционизма, Хью Миллер, однако, упорно следовал этим маршрутом до конца своей жизни. В серии посмертно опубликованных очерков «Свидетельство камней» (1856) он возродил теорию «эр», в течение которых происходило Творение, заявив, что геологическая летопись полностью согласуется с Книгой Бытия до тех пор, пока библейские «дни» понимаются как длительные периоды времени. Миллер важен для нас не внутренней ценностью своих идей, поскольку выдвинутый им тезис далеко не нов (Миллхаузер, 1954), но толкованием этого тезиса, весьма привлекательным для его обширной аудитории, ибо ему удалось еще раз подчеркнуть прогрессивную природу палеонтологической летописи (вроде той, что отстаивал Агасси), что́, несмотря на все им сказанное, может прийтись по душе только эволюционисту. Как писал в 1856 году Лайель, «странно, что именно теории шестидневного творения мира привели к Ч. Дарвину. Хью Миллер в большей степени является защитником эволюции человека и его происхождения из предшествовавших низших степеней, чем я сам» (Уилсон, 1970, с. 88–89). Эволюционизму предстояло еще пройти долгий путь, но даже богооткровенная религиозная мысль содержала в себе нечто, что могло прийтись по вкусу его рьяному приверженцу.

Теперь давайте обратимся к естественной теологии. В своей блестящей новаторской работе «Форма и функция» шотландский биолог Э. С. Рассел пишет следующее (1916, с. 78): «Контраст между телеологической позицией с ее упором на приоритет функции перед структурой и морфологической позицией с ее убежденностью в превосходстве структуры перед функцией является одним из самых фундаментальных в биологии». Именно с этими двумя позициями, как они выражены в естественной теологии, мы и встречаемся. С одной стороны, у нас есть довод в пользу божественного замысла с упором на адаптацию – «утилитарный» довод. А с другой, по контрасту, у нас есть довод, свидетельствующий в пользу порядка, гармонии, симметрии и закономерных структур. В 1830-е годы в Британии преобладал первый довод. Это был основной довод, выдвигаемый «Бриджуотерскими трактатами», и главный в арсенале антиэволюционизма. Но затем, в течение 1840-х годов, стал понемногу выдвигаться на передний план морфологический довод (Боулер, 1977). Это объяснялось отчасти европейским влиянием, в частности различными ответвлениями трансцендентализма, а отчасти и доморощенными условиями. Например, пятеричная система Маклея (заимствованная Чемберсом) видит замысел даже в гармоничных повторяющихся структурных закономерностях, прослеживаемых в животном мире. И все же, каковы бы ни были его истоки, морфологический довод не создает особых препятствий на пути эволюционизма. Разумеется, многие страстные приверженцы этого довода были рьяными антиэволюционистами – Агасси, например, – и если кто-то настаивает на том, что видит в мире одни лишь абсолютно неизменные структуры, то другому будет весьма проблематично объяснить их действием слепых законов. Однако ключевое свидетельство в пользу правомерности этого довода – специальные гомологии Оуэна – буквально вопиет в пользу эволюционного его истолкования, хотя это не исключает и естественно-теологической его интерпретации.