Дарвиновская революция

Возвращаясь к влиянию Лайеля, мы видим, что Дарвин полностью разделял его убеждение, что именно эволюционная теория если и не призвана, то должна попытаться объяснить структуру палеонтологической летописи (B, с. 14). Ламарк смотрел на эту проблему совсем иначе, и потому Лайель неверно его понял. До того как он начал вести свои записные книжки и все то время, что он их вел, Дарвина волновало прежде всего то, что стоунсфилдские млекопитающие совершенно не вписываются в прогрессивную природу палеонтологической летописи и нарушают ее[28]. В конце концов, Лайель в своих стараниях был не таким уж и наивным! И наконец, остается вопрос миграции. Естественные средства миграции были для Лайеля существенным фактором его учения, и таким же фактором они были и для Дарвина. Но, делая особый упор на изоляцию, он должен был объяснить, каким образом организмы попали в эти изолированные места, прежде чем начали там изменяться. Отсюда столь пристальный интерес к средствам перемещения, а заодно и к сдвигу материков – излюбленной гипотезе актуалистов/униформистов, которые то мысленно сооружали так называемые сухопутные мосты, то их разрушали, и так далее (Гриннелл, 1974)!

Таковы были размышления Дарвина, которым он предавался весь первый год после того, как стал эволюционистом. Он сделал то, чего Лайель сделать так и не смог, а следовательно – как и в случае со статусом человека – подверг сомнению то, в чем Лайель не сомневался. И все же, как это ни парадоксально, во многих отношениях он мыслил в сугубо лайелевском духе. Дарвин никогда полностью не отказывался от изоляционной модели эволюции, хотя в его размышлениях она уже не играла столь видной роли, и в конце концов пришел к убеждению, что развитие и преобразование одних видов в другие могло происходить и без географической изоляции. Но когда в феврале 1838 года он начал вести вторую записную книжку, его внимание привлекали уже другие проблемы – в частности, причины возникновения новой вариации и их связь с адаптацией.

В первой книжке Дарвин не придавал особого значения вариации. Раз она существует, то и Бог с ней – Дарвин считал, что она тем или иным образом обусловлена условиями самой окружающей среды. Вместо этого он все внимание сосредоточил на организмах, развивавшихся в условиях изоляции, попутно размышляя об опасностях, которым подвергается организм, оторвавшийся от своего вида и покинувший границы ареала его обитания; хотя, как показывает приведенная выше цитата, он вполне отдавал себе отчет в том, что неумение адаптироваться ведет к вымиранию вида. Таким образом, он сумел хотя бы на время отложить вопрос адаптации, по крайней мере в отношении недавно возникших и эволюционирующих организмов. Первой его заботой было допустить возможность изменений – каких угодно. Но в начале 1838 года этот вопрос начал волновать его не на шутку. В конце концов, изоляция всего лишь отодвигает в сторону проблему адаптации, но не устраняет ее. Даже если они защищены от внешних опасностей, изолированные организмы вроде тех, что обитают на Галапагосских островах, все равно наращивают адаптации, и, как истинный лайелианец, – а также как протеже неистовых теологов (я имею в виду Седжвика и Уэвелла), – Дарвин понимал, что эту проблему необходимо решить. «С нашей верой в трансмутацию и географическое обособление мы пытаемся обнаружить причины изменений – способ адаптации (желание иметь родителей??)» (Де Бир и др., 1960–1967, B, с. 227). Но как связать новую разновидность с фактом органической адаптации? «Может ли желание иметь родителя привести к появлению у отпрысков того или иного отличительного признака? Может ли разум вызывать у потомства изменения? Если это так, объясняет ли это адаптацию видов самим их зарождением?» (B, с. 219). Но это всего лишь смутная догадка, поэтому Дарвин обратился к единственно возможному источнику информации о новых видах вариации, указывающему на пройденный особями путь и их взяимосвязь с адаптациями, – обратился к миру домашних животных, к миру тех, кто занимается их разведением.

Это тот момент, где нам необходимо быть осторожными, ибо начиная отсюда и дальше те мыслительные процессы, которые отражены в записных книжках Дарвина, и рассказ самого Дарвина о том, что привело его на путь естественного отбора, совершенно разнятся и не совпадают (Лимож, 1970; Герберт, 1971). По поводу своего открытия Дарвин пишет: «Я пришел к заключению, что отбор – основной принцип преобразований, на основе изучения одомашненных животных; а затем, читая Мальтуса, я понял, как этот принцип осуществляется на практике» (Дарвин и Сьюард, 1903, 1:118). Все, казалось бы, предельно ясно. Мир домашних животных предоставил Дарвину наглядные свидетельства того, что отбор пусть незначительных, но полезных вариаций ведет в конечном счете к адаптациям, дающим важное преимущество в борьбе за существование, и хотя поначалу он не мог понять, как это происходит в мире дикой природы, он, опираясь на аналогии, убедился, что это возможно.