Дарвиновская революция

Несмотря на различия между ними, и для Гершеля, и для Уэвелла ньютоновская астрономия являлась парадигмой любой научной теории. В своих записных книжках вплоть до выхода в свет «Происхождения видов» Дарвин соглашался с ними по этому вопросу, заявляя, что любое приемлемое решение проблемы происхождения органических видов должно соответствовать канонам ньютоновской астрономии. (А мы не преминем добавить, что если дарвиновский эволюционизм таким канонам удовлетворяет, то теории особого творения нет!) Поэтому где-то в середине первой записной книжки (летом 1837 года) Дарвин написал:

«Прежде астрономы утверждали, что Бог, видимо, повелел каждой планете двигаться по предназначенным ей путям. И то же самое Бог повелел каждой живой твари, созданной с определенной формой и в определенной стране. Но как просты и неощутимы те силы и энергии, которые позволяют притяжению действовать в соответствии с определенным законом, так же неизбежны и последствия – дать возникнуть живой твари; а затем, в силу незыблемых законов воспроизводства, такими же будут и их наследники. Пусть же такими будут и энергии перемещения, и тогда такими же будут формы стран, от одной к другой. – Пусть геологические изменения следуют с той же быстротой, и им будут соответствовать численность и распространение видов!!!» (B, с. 101–102).

В то время, разумеется, кто только и как только не склонял Ньютона и его Закон всемирного тяготения, поэтому не стоит ставить влияние, которое он с его законами оказывал на общество, в заслугу одним только философам, хотя Дарвин весьма ценил и их самих, и их труды. Например, вскоре после открытия естественного отбора в качестве механизма эволюции (август 1838 года) Дарвин с большим интересом прочел сделанный Дэвидом Брюстером научный обзор «Курса позитивной философии» Огюста Конта. Он почерпнул оттуда три вещи: 1) что цели науки – «позитивная» стадия; 2) что «фундаментальное свойство «Позитивной философии» – умение рассматривать все явления как управляемые неизменными природными законами»; и 3) что лучший из всех – это ньютоновский закон всемирного тяготения (Брюстер, 1837b). Для Дарвина это наверняка было очень сильным и (учитывая сроки) решающим подтверждением важности его «ньютонианства»[29]. Тем не менее, именно Гершель и Уэвелл гораздо более детально, чем прочие философы, разъяснили точный смысл ньютонианства, так что, учитывая те границы, в рамках которых Дарвин следовал их предписаниям (как он это делал в области геологии), можно с полным правом говорить об их непосредственном влиянии как о вполне очевидном факте. Давайте рассмотрим, в чем и как это проявлялось.

В научном мире давно и долго обсуждается вопрос, почему Дарвин откликнулся с таким энтузиазмом на труд Мальтуса. То, что Дарвин самым существенным образом использовал идеи Мальтуса, вполне очевидно и сомнению не подлежит. Но почему именно труд Мальтуса оказался столь важным для Дарвина, который к этому времени знал практически все о борьбе за существование после прочтения «Принципов» Лайеля, содержащих детальный анализ этой борьбы (Форциммер, 1969)? Более того, хотя Дарвин принял к сведению предпосылки Мальтуса и согласился с ними, он почему-то захотел поставить его выводы с ног на голову: если Дарвин считал, что именно борьба за существование ведет к изменениям, то Мальтус по существу полагал, что борьба как раз исключает какие-либо изменения!