Дарвиновская революция

Но один из критиков оказался неизмеримо жестче, чем все прочие, и сам Дарвин это признавал. Этим критиком был Уильям Гопкинс, физик, геолог и преподаватель математики из Кембриджского университета, пользовавшийся там невероятным успехом. Гопкинс точно знал, что такое правильная научная методология, – именно то, что впитал в себя сам Дарвин и что нацеливало его на создание научной модели, основывающейся на ньютоновской астрономии, воспринимаемой глазами Уэвелла. Гопкинс (1860) одобрял гипотетико-дедуктивную модель, отделявшую формальные части теорий («геометрические законы явлений») от физических причин. В области астрономии, например, формальной ее частью заведовал Кеплер, а Ньютон отвечал за физические причины. Сегодня, утверждал Гопкинс, величие ньютоновской теории кроется в той точности, с какой утверждения, сделанные на основе его предпосылок о физических причинах, соответствуют явлениям реального мира. Но когда мы подходим к теории Дарвина, то здесь ситуация совершенно обратная. Явления феноменального мира (например, палеонтологическая летопись) не могут быть сформулированы на основе утверждений Дарвина, касающихся естественного отбора. В лучшем случае Дарвин лишь показывает, что феноменальные явления могли быть вызваны естественным отбором – в каковом утверждении нет ничего противоречивого, – а не доказывает, что они действительно были им вызваны. Но, утверждал Гопкинс, дарвиновская философия, строящаяся на принципе «может быть», этого не делает. А поскольку она не удовлетворяла ньютоновским идеалам, то Гопкинс счел себя вправе отвергнуть теорию Дарвина.

Ответ Дарвина больше походил на ворчание, чем на опровержение. «Я полагаю, что Гопкинс так настроен против моей теории только потому, что курс изучения, которым он следовал, не привел его к усиленным размышлениям о таких предметах, как географическое распространение видов, классификация, гомологии и так далее, поэтому он не чувствует облегчения оттого, что нашел всему этому кое-какие объяснения» (Ф. Дарвин, 1887, 2:327). Можно посочувствовать сентиментальности Дарвина, но это не отменяет того факта, что «Происхождение видов» страдает отсутствием точности, на что и указывает Гопкинс. Действительно, вряд ли возможно отрицать этот факт, ибо Дарвин, собственно, ничего не доказывает, вооружившись изрядной дедуктивной точностью, и часто сводит исследование того или иного предмета к самым общим и поверхностным рассуждениям. Конечно, можно возразить по этому поводу, что астрономия Ньютона тоже не может служить образцовой моделью для эволюционных теорий, поскольку и она не является безукоризненной. Это, в частности, утверждал Чарльз Сандерс Пирс, да и многие философы его времени[51]. Возможно, сегодня никто не захочет делать те же неумолимые заключения, что и Гопкинс (да и никто, по-видимому, этого не захочет, поскольку вряд ли кто-то сегодня выступит против Дарвина), но возникает чувство, что Дарвин, запуская петарду, сам взлетел вместе с ней, ибо он полностью разделял взгляды Гопкинса на философию науки. Он пытался согласовать свою теорию с этой философией и черпал гордость в самой природе этой теории, судя по этим критериям. Говоря вкратце, философские факторы, сопутствовавшие принятию дарвинизма, закрывают кое-какие вопросы из общего спектра проблем. В некоторых отношениях, как в случае с платонизмом, Дарвин был на высоте и четко следовал своим курсом; в некоторых, как в случае расхождений с Гексли, конкурирующие позиции были обусловлены разницей философских взглядов, а еще в некоторых, как в случае с Гопкинсом, он занимал оборонительную позицию.

Религия