Дарвиновская революция

Единственный вопрос, где Дарвин, можно сказать, обнаруживает свою слабость, – это вопрос морали. Мы видим, что в отношении нечеловеческого мира Дарвин решительно ратует за индивидуальный, а не групповой отбор. Даже когда он в предыдущей своей работе размышляет над тем, что, возможно, стерильность некоторых видов обусловлена именно групповым отбором, отправной точкой для него служит то преимущество, которое получает отдельная примула при отказе от самоопыления. Тем не менее, когда речь заходит о человеческой морали, Дарвин считает, что без группового отбора здесь иногда не обойтись. «Чрезвычайно сомнительно, чтобы потомки более способных к симпатии и более радушных родителей… могли оказаться более многочисленными, нежели потомки себялюбивых и вероломных родителей из того же племени» (Дарвин, 1871, 1:163; см. Коттлер, 1976). Однако в других случаях, по мнению Дарвина, просвещенный эгоизм – то, что современные мыслители называют «взаимным альтруизмом», – мог бы породить мораль (Трайверс, 1971). Что касается эволюции человека, то «каждый человек вскоре усвоил, что, если он помогает своим соплеменникам, в целом такую же помощь он получит в ответ» (Дарвин, 1871, 1:163). Способность вести себя подобным образом, несомненно, могла быть вызвана именно индивидуальным отбором.

Можно ли на основании сказанного заключить, что Дарвина в вопросе морали следует называть групповым селекционистом или индивидуальным, – на этот вопрос, вероятно, ответа нет и не будет. Да он и сам этого не знал. Главное здесь то, что, так или иначе, один из первооткрывателей естественного отбора не шел на компромисс с религией, считая, что человека, как и любой другой организм, можно и нужно объяснять с чисто естественных позиций.

Довод в пользу божественного замысла

Когда мы приступили к нашему повествованию, начав его примерно с 1830 года, мы видели, что довод об адаптации, свидетельствовавший в пользу божественного замысла («утилитарный» довод), применялся в полную силу. Разумеется, и тогда имелись кое-какие незначительные трудности, вроде сосков у самца, но большинство фактов воспринимались как отвечающие прямому назначению. В последующие 30 лет этот довод по тем или иным причинам, которые мы разобрали выше, попал под огонь критики, был ею принят в штыки и в конце концов был заменен другими аргументами из арсенала естественной теологии, которые, поскольку они не касались напрямую адаптации, представляли собой меньшую угрозу для эволюционных гипотез, если только не поддерживали их. Слабость утилитарного довода была, несомненно, одной из причин той невероятной скорости, с которой сообщество ученых-биологов принимало эволюционизм. С другой стороны, в Британии 1860-х годов этот утилитарный довод по-прежнему рассматривался как значительная сила и для многих людей являлся, несомненно, тем фактором, который мешал им полностью принять естественный отбор, а если они таковой и принимали, то с существенными ограничениями. С помощью отбора, пусть и действующего «вслепую», то есть направляемого «слепыми» законами, вполне можно было объяснить адаптацию, но это не снимало сильного сомнения в том, что неуправляемые законы могут каким-либо образом привести к невероятно сложной органической адаптации. Поэтому многими владело чувство, что с научной точки зрения теория Дарвина, должно быть, неверна, а с религиозной точки зрения они находили ее если не оскорбительной, то довольно опасной, поскольку она, отрицая или умаляя адаптацию, расшатывала основы естественной теологии.