Дарвиновская революция

Вот еще один момент, который объединяет науку и религию, причем настолько, что их просто невозможно разделить и рассматривать отдельно. Мы знаем, что имелись причины научного характера, по которым многие благоволили к сальтационизму. Теперь же мы рассматриваем религиозные причины, и хотя для многих они являлись основными, эти якобы изначально задуманные сальтации (скачки) могли бы на вполне законных основаниях превратиться в науку, тем самым подкрепив свою значимость. Философия, разумеется, здесь тоже присутствует. Так, Лайель, например (1863, с. 505), сознавая, что идея сальтационизма стала настолько опасной, что угрожает самому существованию эмпирической концепции vera causa, проявлял крайнюю осторожность, размышляя над феноменом гениев, рожденных от обычных родителей, – по аналогии с эволюцией человека, ведущего свое происхождение от орангутана! Разумеется, чтобы быть телеологом-эволюционистом, вовсе не обязательно быть сальтационистом. Эйса Грей (1876), ботаник, профессор Гарвардского университета и борец за дело Дарвина в Северной Америке, хотел, чтобы мелкие изменения знаменовались и телеологией, и эволюцией – чтобы малыми вариациями управлял Бог. Однако в каком бы направлении ни шла эволюция – через большие или малые вариации, – Дарвин на компромисс между наукой и религией относительно адаптации ответил с не меньшим энтузиазмом, чем на компромисс, касающийся человека (Ф. Дарвин, 1887, 2:373, 377–378). Он совершенно справедливо полагал, что такие компромиссы не ведут ни к чему хорошему: они либо не берут в расчет, либо вообще отвергают значение механизма естественного отбора, который объясняет органическую адаптацию действием обычных законов, тем самым делая совершенно неуместным и ненужным прямое вмешательство или особое руководство со стороны высших сил. В «Происхождении видов» Дарвин решительно возражает против утверждения, будто для органических признаков якобы существует специфический замысел, на том основании, что для таких явлений, как соски у самца, логика требует планирования и постановки специальных целей, а такой подход неприемлем с точки зрения физических наук, а стало быть, не может быть приемлем с точки зрения биологических наук (Дарвин, 1859, с. 453). Против Гершеля Дарвин еще раз выдвинул тот же аргумент, несколько видоизменив его: «Астрономы не берутся утверждать, что движением каждой кометы и планеты руководит Бог. Тот взгляд, что каждая вариация была предусмотрительно рассчитана и спланирована, как мне представляется, делает естественный отбор совершенно излишним, а сам факт появления новых видов выводит за рамки науки» (Дарвин и Сьюард, 1903, 1:191). Именно у Гершеля Дарвин научился тому, что моделью науки является ньютоновская астрономия. Как это свойственно многим незаурядным студентам, Дарвин обратил слова учителя против него же самого.

И заключительный момент. Дарвин был не согласен с теми, кто стремился объяснить возникновение адаптаций действием управляемых законов. Но он был согласен с тем, что адаптация очень важна и потому требует объяснений. И это еще одна причина того, почему Гексли не смог безоговорочно принять естественный отбор. Утилитарные доводы никогда особо не прельщали Гексли, поэтому он преуменьшал значение адаптации, причем зашел так далеко, что отказался признавать, будто раскраска перьев птиц и крыльев бабочек или раскраска и форма цветов могут представлять какую-то адаптивную ценность (Гексли, 1854–1858, с. 311). Принимая во внимание его равнодушие к явлениям, на которых прочие дарвинисты обосновывали свой выбор и свое принятие естественного отбора, мы не можем не признать, что Гексли чувствовал себя вправе выступить в поддержку сальтаций. И чтобы объяснить подобные адаптации, ему не пришлось совершать больших усилий. Таким образом, перед нами вроде бы очевидный парадокс: в то время как другие дополняли дарвинизм сальтациями, стремясь привнести в него элементы божественного замысла, Гексли дополнял дарвинизм сальтациями потому, что не чувствовал необходимости в подобных элементах! Разумеется, этот парадокс – кажущийся и в действительности таковым не является: если телеологи искренне считали, что сальтации управляются Самим Богом, то Гексли был далек от подобных верований и даже о них не помышлял.

Дарвинисты и их общество

До сих пор мы говорили о том, как принимали дарвинизм на интеллектуальном и эмоциональном уровне – или, говоря в целом, на уровне мысли. Однако присутствовал здесь и более осязаемый мир – мир человеческих отношений и общественно-политических факторов. Даже с учетом всех оговорок нельзя не признать, что идеи Дарвина снискали ошеломляющий успех, особенно если смотреть на это с точки зрения научного сообщества, памятуя при этом, как были приняты «Следы…». Если мы ставим себе целью в полной мере понять, почему Дарвину сопутствовал такой успех, то должны на время отбросить сами идеи и взглянуть на ученых с чисто человеческих позиций.