Дарвиновская революция

Однако не следует и преувеличивать. Между старыми и молодыми, между новым и старым не существовало четкой грани, отделявшей одно от другого. Лайель (и Дарвин!) опирались на обе группы, и хотя в такой сфере, как отношение к науке и религии, и там и там имелись экстремисты, то есть ученые, придерживавшиеся крайних взглядов (на одном конце спектра, у стариков, таким экстремистом был Седжвик, а на другом – Гукер), но в обеих группах имелись и те, кто более или менее находился посередине: Лайель, Гершель, Карпентер и даже в какой-то мере Уоллес, не говоря уже об Оуэне и Майварте, которые, как бы желчно каждый из них ни относился к дарвинистам, в интеллектуальном отношении занимали срединную позицию. И не следует к тому же думать, будто на компромиссы, обозначенные в самых общих чертах в предыдущих разделах, шли исключительно ученые, принадлежавшие к одному поколению. Но, так или иначе, в отношении проблемы происхождения органической материи обозначился несомненный сдвиг, и отчасти это было вызвано изменениями, произошедшими в организации науки[60].

Научные общества

Следует сказать, что продарвиновская группа (друзья, придерживавшиеся тех же убеждений) не только поставила себе цель продвигать идеи Дарвина, но и в определенном отношении преуспела в этом деле. Впрочем, более справедливо будет сказать, что речь идет даже не столько об идеях, сколько о научной политике. Возьмем уже известные нам общества, призванные, как следовало бы ожидать, обсуждать и пропагандировать научные идеи. Строго говоря, Британская ассоциация как таковая не была научным обществом, однако на ее заседаниях дарвинизм, в частности эволюционизм, как правило, получал благоприятную и всестороннюю поддержку. К концу десятилетия (в соответствии с общей тенденцией, задаваемой Майвартом) критика естественного отбора и его уместности еще более возросла, зато эволюционизм после 1862 года критиковали только непрофессионалы (Эллегард, 1958). К тому же в ней уже наметилась неформальная традиция поочередно выбирать на должность президента то дарвинистов, то их противников, не говоря уже о поддержке дарвинизма в разных секциях. При этом, что любопытно, научные общества оставались в стороне от дебатов, ведшихся вокруг дарвинизма (Буркхардт, 1974). По традиции, а возможно, и из практических соображений эти общества избегали споров и полемик; во всяком случае, в публикуемых ими отчетах и протоколах они точно отсутствуют. Главное внимание они уделяли содержательному и наглядному материалу, стараясь при этом избегать излишних рассуждений, или, если быть более точным, явно провокационных рассуждений. Разумеется, это правило не было всеобщим, и мы видим, что дарвинисты отнюдь не сидели спокойно на своих местах, а часто вскакивали и ввязывались в спор, хотя, конечно же, они предпочли бы вести борьбу на более открытой публичной арене со всеми ее атрибутами, такими как книги, журналы, лекции, Британская ассоциация и прочее. Статья Гексли об археоптериксе (Archaeopteryx) является лучшим тому примером (1867–1868). В том ее варианте, в каком она была представлена Королевскому обществу 30 января 1868 года, не было прямых ссылок на эволюционизм, а в варианте, представленном Королевскому институту 7 февраля того же года, археоптерикс был использован как ключевое доказательство, свидетельствующее в пользу эволюции.

Если мы рассмотрим научные общества с точки зрения их престижа, двигаясь в нисходящем порядке и поставив на первое место Королевское общество, за ним (почти вплотную) Геологическое, Линнеевское общества, затем Зоологическое общество и, наконец, Энтомологическое общество, то обнаружим, что чем менее престижно общество, тем больше оно открыто для разного рода обсуждений и дискуссий и тем настырнее там действуют дарвинисты, стремясь протолкнуть свое послание. Если следовать этой схеме, то самым открытым для дискуссий об эволюции окажется, разумеется, Энтомологическое общество, где в конце 1860-х годов при наличии лишь одного дарвиниста (им был Джон Леббок) и президента, твердо придерживавшегося продарвинистского курса, дарвинизм фактически стал ортодоксальной религией. Разумеется, изучение насекомых было, вероятно, той областью науки, которая лучше всего подходила для изучения не только эволюции, но и естественного отбора. Таким образом, не говоря уже о самом обществе, которое было менее формальным и во всех отношениях более открытым, чем другие общества, дарвинизм, видимо, как нельзя более кстати отвечал интересам и пристрастиям его членов и потому завоевал их расположение и симпатии.