Дарвиновская революция

Теперь мы подходим к главной фигуре нашего повествования. С момента выхода в свет моей книги дарвиновские первоисточники пополнились несколькими замечательными и очень важными изданиями: томом (в новой редакции) личных записных книжек Дарвина, которые он вел до и после открытия естественного отбора, и первыми томами полного собрания его писем, включая письма, им полученные, и письма, написанные им самим (Баррет и др., 1987; Дарвин, 1985). Последнее издание особенно значимо, ибо оно вышло в свет в эпоху, ознаменованную мыслью и идеями «Происхождения видов», и хотя потребуется еще много лет и множество томов, чтобы завершить это издание, оно, несомненно, многое сделало в отношении доработки или, лучше сказать, подтверждения правомерности образа Дарвина, обрисованного в «Дарвиновской революции». Для меня Дарвин – это прежде всего профессиональный ученый, прошедший обучение и подготовку под началом ведущих специалистов в этой области, а потому надлежащим образом усвоивший нормы научного метода, применявший их, а затем решивший протолкнуть свои идеи в массы двумя путями: интеллектуально – за счет их внутренних достоинств, и социологически – через группу молодых сторонников, которых он взрастил и объединил вокруг себя. Письма только лишний раз подтверждают этот образ.

Не приходится сомневаться, что Дарвин прошел гораздо более основательную научную подготовку, чем принято считать: сначала дома (здесь он под руководством своего брата Эразма изучал химию), а затем в Эдинбурге, где он, изучая медицину, общался со студентами, изучавшими науки жизни. Мы знаем также, что в эти годы он часто общался с Робертом Грантом, и это общение дало ему очень многое – и как биологу, и как, разумеется, эволюционисту. Действительно, человек, открывший естественный отбор и написавший такой эпохальный труд, как «Происхождение видов», безусловно был ученым, свято преданным науке, человеком, для которого эволюция всегда была научной проблемой (или, по крайней мере, идеей, заслуживавшей исследования), поэтому скромность Дарвина и его неуверенность в себе (как они отражены в его «Автобиографии») не должны вводить нас в заблуждение.

Скромность Дарвина не должна вводить нас в заблуждение не только в научном, но и в чисто человеческом смысле. В жизни он был очень милым и во всех отношениях приятным человеком, который заботился о семье и друзьях – всем известно, сколь глубокую любовь он питал к Гукеру и как нежно заботился о Гексли, отличавшемся хрупким здоровьем, – поэтому не будем обманываться его якобы неуверенной натурой. Как заметил автор одного из самых задушевных исследований из всех, которые когда-либо выходили в свет, «в сердце Чарльза Дарвина был пронзивший его осколок льда» (Браун, 1995). Возможно, в разговорах и письмах ему свойственно было самоуничижаться, но что касается его планов и целей, то к ним он шел упорно, без отклонений, используя всех, кто был нужен ему на тот момент: одних – для сбора информации, других – для представления образцов, третьих – для проведения опытов и так далее. Более того, даже свою болезнь, хотя она его действительно изводила, он обратил в преимущество: ссылаясь на нее, он по мере необходимости избегал конфликтов и утомительных работ, а также оправдывал свое якобы вынужденное затворничество, требовавшееся ему для исследований и писательской работы. Я нарочно прибег к выражению «якобы вынужденное», поскольку, когда это было нужно самому Дарвину, он всегда был готов поехать в Лондон или принять у себя в деревне Даун своих приятелей-ученых.