Дарвиновская революция

Если мы хотим в полной мере понять природу дарвиновской революции, к сказанному необходимо добавить еще кое-что. Мы должны попытаться вставить эту революцию в общий контекст всей истории эволюционной мысли, что́ с момента первой публикации «Дарвиновской революции» еще не могло быть сделано. Основной мотив этого и двух последующих разделов – наиболее полно выразить идеи, содержащиеся в двух моих последних книгах, вышедших после «Революции»: «От монады к человеку: концепция прогресса в эволюционной биологии» и «Величайшая из мистерий: является ли эволюция социальной конструкцией?».

Начнем с основных фактов истории эволюционизма – задачи, которая снова переносит нас в XVIII век: здесь мы, в частности, обращаемся к Эразму Дарвину и одному или двум другим ученым, которых (поскольку они очень осторожно подбирались к этой идее и долго кружили вокруг нее) с полным правом можно было бы назвать «протоэволюционистами». Великий французский натуралист Жорж Леклерк, граф де Бюффон – одна из таких персон (Роджер, 1997). От него мы затем переходим через Ламарка и Чемберса к Чарльзу Дарвину и «Происхождению видов». Затем мы сталкиваемся с таким явлением, как принятие большинством ученых эволюции и их нерешительность в отношении естественного отбора, – позиция, которая оставалась незыблемой вплоть до XX века. Затем (я просто упоминаю об этом, но это уже выходит за рамки моих книг) мы переходим к рассмотрению сходного развития теории наследственности – теории, которая отчасти основывается на простых законах трансмиссии, которые еще при жизни Дарвина были открыты моравским монахом Грегором Менделем, а отчасти на новых открытиях в области клеточной природы. Самое значительное из них – это открытие хромосом, нитеподобных образований внутри ядра, являющихся, как было установлено, носителями единиц наследственности – генов.

После некоторой нерешительности ученые наконец осознали, что именно теория наследственности – то звено, в котором так нуждался Дарвин и которого ему так не хватало. В начале 1930-х годов ряд математических гениев, приверженцев эволюционизма – среди них британцы Рональд A. Фишер, Дж. Б. С. Холдейн и американец Сьюалл Райт – показали, как, смешивая менделизм и дарвинизм, добиться синтеза (Провайн, 1971). Вскоре после этого за работу принялись эмпирики и натуралисты. В Англии это Эдмунд Бриско Форд и его школа «экологических генетиков». В Америке это Феодосий Добжански (Добржанский) и его сотрудники: орнитолог и систематик Эрнст Майр, палеонтолог Джордж Гейлорд Симпсон и ботаник Джордж Ледьярд Стеббинс. Так к формальному скелету математиков была добавлена биологическая плоть. Таким образом, примерно в 1940 году родился новый эволюционизм – так называемая синтетическая теория эволюции, или неодарвинизм (Кейн, 1993; Халл, 1988).

Самое важное здесь то, что это положение дел сохраняется и по сей день, хотя за это время были внесены существенные уточнения и дополнения. Очень важным был и переход к дарвиновскому взгляду на естественный отбор, в фокусе которого – отдельная особь, или индивидуум, особенно с учетом развития (начиная примерно с 1960 года) полной и волнующей перспективы эволюции социальных поведенческих норм. В результате в эволюционном семействе появился новый (или, скорее, полностью обновленный) член – социобиология. Если поначалу эта наука вызывала споры относительно того, насколько она применима к человечеству и применима ли вообще, то сегодня она по праву занимает свое место рядом с палеонтологией, биогеографией, эмбриологией и другими отраслями науки (Рьюз, 1985; Кронин, 1991). Стоит также сказать о том, что по-прежнему приходится сталкиваться и с критикой дарвинизма, и с альтернативами его естественному отбору. Самая известная из таких альтернатив – это, вероятно, палеонтологическая теория «неосальтационизма» американского биолога Стивена Джея Гулда: он предлагает новый взгляд на палеонтологическую летопись, суть которого сводится к тому, что бо́льшую часть времени происходят небольшие изменения («стазисы»), но сама эволюция в конечном счете отмечается масштабными событиями вроде быстрого перехода из одной формы в другую (Элдридж и Гулд, 1972). Я не уверен, что сегодня эта теория «прерывистого равновесия», как ее называют, так же как и порожденная ею мысль, по-прежнему остается научно значимой или представляет огромный научный интерес, но что есть, то есть: не подлежит сомнению, что она вызвала большой общественный резонанс и огромное количество откликов в средствах массовой информации.

Значение прогресса