Дарвиновская революция

Ранний эволюционизм служил тягачом для идеологии прогресса – светской идеологии прогресса, ибо эта доктрина была взята на вооружение (и не без основания) как прямая антитеза христианскому преклонению перед божественным Провидением. Для провиденциалиста мы – всего лишь черви земные, и если что-то нам по силам, то только с благословения Господа и по милости Господней, которой мы не заслужили; думать иначе, полагать, что наши ничтожные усилия что-то значат, что-то меняют, – все равно что предаваться ереси пелагианства, веря в то, что мы можем откупиться от Бога добрыми делами. Для прогрессиониста, напротив, добрые дела значат очень много: нам буквально все по силам, считает он, если только мы сами приложим усилия. Таким образом, добрые христиане всячески противодействовали эволюционизму, и не столько потому, что он прямо противоречил буквальному прочтению Книги Бытия – мы знаем, что люди к тому времени уже начали понемногу выходить за ее рамки, – сколько потому, что с ним было тесно связано понятие прогрессионизма. Кроме того, поспешу я добавить, эволюция и сама по себе несла беды и трудности, ибо, по мнению многих, она развенчивала высокий статус человека, не говоря уже о тех препятствиях, которые она чинила естественной теологии, создавая трудности для выявления божественного замысла в процессах, управляемых слепыми законами.

Дело, однако, сводилось не только к этому: здесь крылось нечто гораздо большее, поэтому чтобы разобраться, что к чему, мы должны вновь обратиться к Кювье. В консервативной католической Франции Кювье был протестантом. Его интересовал не только практический, революционный контекст эволюции (что давало вескую причину считать, что философия прогресса сыграла свою роль в разжигании Великой французской революции) и не только ее религиозный, философский и научный контекст, но и чисто личный или, если начистоту, корыстный. Для меня было важно обрисовать область его компетенций и полномочий – научных компетенций и полномочий – как нейтральную и не таящую в себе угрозы. В сущности говоря, это та область, где религиозная принадлежность (будь ты хоть протестант, хоть кто другой) не делала никакой погоды. (Я не хочу сказать, что Кювье был прав, придерживаясь этой веры, я говорю только то, что такова была его стратегия.) Таким образом, Кювье изо всех сил пытался утверждать, что подлинная наука не имеет культурной ценности и принимает во внимание лишь те факторы или нормы, которые ценятся в такой науке: согласованность с другими науками, прогнозируемая продуктивность, объединяющая сила (уэвелловская «непротиворечивость индукций») и так далее. Эволюция в том виде, как ее предлагали эволюционисты Ламарк и Жоффруа Сент-Илер (особенно в рамках видения Кювье), была на это неспособна. Короче говоря, это была псевдонаука, которая если чего-то и заслуживала, то только презрения.

Именно в таком статусе – псевдонауки – эволюция просуществовала до времен Дарвина и его «Происхождения видов». Это была просто некая культурная идеология, идеология прогресса, перенесенная в мир животных и растений и уделяющая мало внимания всему тому, что настоящие ученые считали достойным в добротной науке. Эпистемологически эволюционная мысль была незрелой, а социально – непрофессиональной, то есть на уровне работ Роберта Гранта и Роберта Чемберса. Более того, критики вроде Кювье, Седжвика и прочих – каковы бы ни были их личные мотивации – имели веские основания выносить подобные неблагоприятные суждения. Никто по-настоящему не ждал, что кому-то удастся сделать гениальное предсказание на основе «Философии зоологии» или отыскать простоту и изящество, не говоря уже о согласованности, в «Следах…». Эволюция в глазах многих была «мусорной» наукой, предрасположенной к радикальному секуляризму, и делать вид, что это не так, значит обманывать себя, проецируя сегодняшние знания и убеждения на прошлое.

С учетом всех этих знаний давайте вновь подумаем о том, чего же достиг и чего добился Дарвин. После него и его труда эволюционизм перестал быть псевдонаукой. Непротиворечивость – основа основ его «Происхождения видов». Ее сила не в системе, подпитываемой только культурной идеологией, – нет, идея эволюции per se была чем-то бо́льшим, чем просто эпифеномен на почве секулярных философий прогресса. Эта была, как я уже говорил выше, обоснованная правда о реальном мире. И доказательством этого служил тот факт, что после выхода в свет «Происхождения видов» каждый уважающий себя человек быстро становился эволюционистом; эволюционистами могли стать даже христиане, ибо несмотря на то, что прогресс им был не по душе (хотя, позволю себе заметить, к концу XIX века многие христиане с радостью предавались ереси пелагианства и умаляли значение Провидения), они с полным правом могли заявить, что эволюция покоится не только на прогрессе в качестве ее опорного столба.