Дарвиновская революция

Я отнюдь не преувеличиваю. Вышеупомянутая метафора – сравнение Бога с инженером или промышленником – не убедила бы викторианца отказаться от мысли о чудесах. Но «довод, основанный на законах» и взятый на вооружение консерваторами, содержит прозрачный намек на то, как очередная метафора – сравнение возможностей Бога с возможностями машин – ниспровергла традиционный довод о божественном замысле. Уэвелл (а он-то и представил сей «законодательный» довод) указал на то, что каждый атом, создаваемый в согласии со сводом строго регламентированных законов, должен вести себя в точности так же, как и другие. Он постоянно цитировал «Философию естествознания» Гершеля, чтобы убедить читателей, что эта книга сама по себе подразумевает существование Бога, так же как массовое производство товаров подразумевает существование машин, а они, в свою очередь, – существование разработчика и производителя. Ну а действие законов на материю, естественно, является еще более прямым доказательством существования Бога, ибо оно «мгновенно наделяет каждый из составляющих ее атомов сущностными признаками и произведенной вещи, и придаточного агента» (Уэвелл, 1833, с. 302; цит. ист.: Гершель, 1831, с. 38; курсив его). Но в отношении Бэббиджа и тех, кто воспринял его идеи, справедливо будет сказать, что на их позицию и отношение к вопросу о происхождении видов повлияла одна из разновидностей данной метафоры. Собственно, я придерживаюсь того мнения, что к дебатам о происхождении органики, обратившим человечество в сторону эволюции, привел весь ход (причем успешный ход!) промышленной революции. Более того, не обошлось здесь и без религии, ибо на фоне происходящего казались в высшей степени подозрительными все утверждения о том, что религия решительно противится распространению эволюционных идей.

Думаю, относительно этого пункта сказано уже достаточно. Мимоходом замечу лишь, что Лайель (1881, 2:10) воздал должное Бэббиджу, «благосклонно» отозвавшись о его работе. Он искренне заявил, что находит концепцию Творца, как ее подает Бэббидж, более приемлемой в религиозном смысле, чем любую позицию, постулирующую вмешательство чудес, заметив, что «довод об изменении законов вполне согласуется с некоторыми из моих размышлений по поводу геологии». Так оно и было, ибо Бэббидж последовательно проводил ту мысль, что происхождение органики, хотя оно и подчиняется законам, подразумевает нечто довольно специфическое и к тому же свидетельствует о славе Бога!

Седжвик и Уэвелл об отношении Лайеля к организмам

В своем президентском обращении к Геологическому обществу в 1831 году, а затем в речи перед выпускниками в 1833-м Седжвик тоже обозначил свою позицию по данному вопросу, и она оказалась куда более ортодоксальной, чем даже у Лайеля. Соглашаясь с Лайелем в том, что преобразование видов – «теория, немногим лучшая, чем безумная мечта», Седжвик (1833, с. 26) решительно встал на сторону Бога, заявив, что образование новых видов происходило благодаря Его вмешательству, а чтобы не произошло ошибки, что под «чудом» он и в самом деле понимает нечто, не укладывающееся в обычные законы природы. Он ясно высказался о «регулирующей силе, совершенно отличающейся от всего того, что мы обычно понимаем под законами природы» (Седжвик, 1831, с. 305). Время от времени Бог создает новые организмы, заявил он, и хотя все эти творческие акты, вероятней всего (что не противоречит логике), совершались после природных катастроф, вызванных естественными причинами, сами по себе они требовали сверхъестественного вмешательства. Более того, хотя Седжвик считал, в отличие от Лайеля, что человек появился «буквально вчера», он тоже считал его вершиной длинной прогрессивной цепочки развития. Но подобное «сходство взглядов» не мешало тому же Седжвику жестоко критиковать Лайеля за то, что тот смеет предполагать, будто виды все еще находятся в процессе возникновения/сотворения (Лайель, 1881, 2:36). Человек – последнее и окончательное творение Бога, и этим все сказано.