Дарвиновская революция

Короче говоря, позиция Уэвелла сводится к следующему: чтобы объяснить органическую адаптацию, как это сделали бы добросовестные ученые, нам необходимо обратиться к чудесам, то есть к чему-то такому, что неподвластно природным законам. Нельзя отрицать наличие органической адаптации в материальном мире. Она есть. И как ученые мы должны объяснить ее. Но мы сознаем, что для этого необходимо обратиться к чудесам, поскольку обычные законы (и причины, им подчиняющиеся) здесь не действуют. «Ничто в существующем порядке вещей, учрежденном на аналогиях и сходствах любого мыслимого рода, не указывает на ту творческую энергию, которая должна быть задействована на производство новых видов» (Уэвелл, 1840, 2:133–134). Эта позиция прекрасно согласуется с философией и религией Уэвелла: его вера в причинно-следственные связи, действующие в геологии, остается нетронутой, его рационалистическая доктрина verae causae не входит в противоречие с чудесами (в отличие от эмпирической доктрины), а сам он признает Бога как Творца или Конструктора.

Но разве это решение вопроса, предложенное Уэвеллом, то есть его обращение к чудесам, – разве оно не противоречит его вере в единообразие законов? Нет, в сознании Уэвелла такого противоречия не было, ибо он полагал, что когда обращаешься к чудесам, то покидаешь сферу науки: геология «ничего не говорит, а лишь молча указывает вверх» (Уэвелл, 1837, 3:588). С другой стороны, в материальном мире (то есть на уровне, подвластном науке) правят законы (обычные, природные законы). Поэтому суть позиции Уэвелла не в том, что чудотворчество якобы нарушает законы, а в том, что оно тем или иным образом стоит вне законов. Именно чудеса ответственны за создание новых видов, и только после того, как это произошло, в силу вступают законы. Следовательно, такого рода чудеса противоречат законам не более, чем тот факт, что явления в области электричества не подлежат ведению закона всемирного тяготения.

И в заключение хочу обратить внимание еще на два момента. Во-первых, мы знаем, насколько важным для Уэвелла, как и для всех ученых того времени, было различие между эмпирическими, или феноменальными, законами и ссылками на причины и законами, управляющими этими причинами. Такое впечатление, что Уэвелл, так же как Седжвик, хотел поставить органические творения вне всего – вне феноменальных законов или причин любого природного свойства. Выдержало ли это проверку временем и насколько, мы увидим в дальнейшем. Во-вторых, Уэвелл, в отличие от большинства других ученых и, как это ни странно, даже в отличие от Седжвика, был согласен с Лайелем в том, что прочтение палеонтологической летописи ничего не говорит о якобы имеющей место прогрессии (Уэвелл, 1832, с. 117), даже несмотря на тот факт, что, в общем и целом, он был приверженцем дирекционализма. Можно лишь предположить, что Уэвелл, тонкий аналитик, заранее предугадывавший все возможные ловушки, разделял страхи Лайеля по поводу прочных связей между прогрессионизмом и трансмутационизмом, в частности там, где это касалось человека, и благоразумно следовал по стезе Лайеля.

И наконец, общий момент, касающийся телеологии. Создается ощущение, что Уэвелл, обращаясь к божественному замыслу с целью опровергнуть эволюционизм или любое естественное происхождение организмов, просто отдает должное Кювье, перед которым он в неоплатном долгу: тот тоже прибегал к телеологии с той же целью – опровергнуть эволюционизм (или, как можно подозревать, любое естественное происхождение организмов). Однако, сколь бы часто ни ссылался Уэвелл на авторитет и идеи Кювье (Уэвелл, 1837, 3:472–476), это не устраняло тонкого различия между Аристотелевой теологией Кювье и британской естественной теологической телеологией. Для Кювье обращение к вспомогательным средствам было концептуально невозможным. Для британских же ученых подобная невозможность была нежелательной лишь с той точки зрения, что она чрезмерно ограничивала силы Божьи (Рьюз, 1977). Поэтому они переносили эту невозможность лишь на процесс творения: мол, слепые законы не в состоянии привести к возникновению телеологических объектов. Эта британская телеология восходит к Платону; ее часто называют «экстернальной» (внешней) в противовес «имманентной» (Аристотелевой) ее разновидности, которой придерживался Кювье. То, как пользовался теологией британец вроде Уэвелла, чтобы подойти к вопросу о происхождении органики, хотя и было близко по духу, но было совершенно неприемлемо для Кювье и европейской традиции (Халл, 1973b). (Очевидно, что телеология Уэвелла отличалась даже от телеологии любого из британских ученых, причем сильней, чем от той блеклой телеологии, к которой тайно прибегал Ламарк, чтобы завершить свою теорию эволюционизма.)

Заключение: была ли принципиальная разница?