Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

В своём письме к Кэтрин Дрейер Бурлюк подробно описал знакомство с Марусей и женитьбу. Дрейер включила это письмо в свою книгу о нём:

«…Женитьба является одной из важнейших глав в моей жизни. Семьи Еленевских и Бурлюки (наши родители) дружили с 1899 года. В то время мне было 17 лет, и я рисовал индийскими чернилами этюды на природе, на берегу Волги. Маленькая девочка с большими голубыми глазами, в белом платье, с золотыми кудрями на её круглой головке стояла около меня. Я был занят изображением ствола старой березы у стены романтического дворца. “Мне нравится ваш рисунок, — сказала она. — Он очень естественный”. Берёзка, маленькая девочка, с отражением неба в её облике, опущенный взгляд, запечатлены навечно, как сон моего детства — Алисы в стране чудес. В 1909 году мы встретились вновь. Теперь я уже писал портрет “Моей дорогой Маруси” на большом холсте, на фоне цветов и камней крымского берега. Жизнь была против нас. Маруся занималась музыкой в Московской консерватории, я учился в Одесской художественной школе. И только в 1911 году, когда я приехал в Москву, мы встретились вновь, и наша жизнь и наши сердца стали всё больше и больше приникать друг к другу в неразрывной цепи любви».

Давида Давидовича немного подвела память, что естественно — женщины помнят такие моменты лучше. Вот фрагмент из так и не написанных Бурлюками «в две руки» «Трёх глав из книги “Маяковский и его современники”»:

«1911 год, сентябрь месяц: Москва, пыльная и усталая от плоско-жаркого лета встретила меня, по приезде из Ялты, ранними осенними дождями. Я простудилась, настроение было тоскливое. Мне не хватало дружбы и нежной заботливости Бурлюка».

Значит, летом 1911-го в Ялте они тоже были вместе. Уже в Москве верная Мария ждала Бурлюка после занятий: «Бурлюк величавый, мудрый приехал в половине сентября учиться в школе Живописи, Ваянии и Зодчества, что на Мясницкой улице, против почтамта. Осень незаметно от дождей неожиданных, частых, холодных перемахнула в юный порошащий снег. Чтобы не стынуть под открытым небом, Бурлюка я ожидала с вечернего рисования в подъезде почтамта; там было тепло — за стеклянными дверьми, глотавшими толпы людей, запоздалых отправителей деловых и не деловых посланий».

Собственно, «ждать» Бурлюка юной Марии Еленевской пришлось гораздо дольше — с пяти лет и до своего совершеннолетия. Они сыграли свадьбу, когда ей не было ещё восемнадцати. И, конечно, все эти годы она волновалась о том, что Бурлюк может её «не дождаться». 19 сентября 1936 года она записала в своём дневнике короткое воспоминание о встрече с Николаем Бурлюком осенью 1909-го в Санкт-Петербурге:

«Изящный, со щеками, покрытыми круглыми волдырями, с тихим голосом и осторожными жестами… Коля ни одним словом не обмолвился о Давиде… (когда и куда намерен осеннюю распутицу степей сменить)…С Николаем Бурлюком сейчас мы встретились случайно у Марии Иосифовны Михневич (его тётки). На Николае Бурлюке студенческая тужурка новая, и весь он новый… счастливый от перемены гимназических надоевших правил на лекции профессоров…

Осенью (особенно) нападала на меня грусть, которая мешала изучению моего искусства — музыки — … время потеряно… точно едешь на лошадях январской стужи по разрытой сибирскими обозами дороге.

— Мусенька, не грусти… всё устроится, ты найдёшь и привяжешь любимого к себе…

Я хочу плакать, но воля и разум ломают желание… “если Давид Бурлюк забыл юную”».

Не забыл. Всё кончилось хорошо. Но понервничать пришлось ещё не раз. Поклонницы были не только у Маяковского — были они и у Бурлюка. Об одной из них, загадочной Анжелике, Мария Никифоровна вспоминала так:

«Она появилась в моём сознании в 1911 году, письмами на лиловой бумаге и таких же конвертах, написанных бисерным почерком… они сильно пахли духами. Конверты я никогда не распечатывала, они были адресованы Бурлюку. Письма не были длинны, но получались часто и выпадали из кармана пальто, свёрнутые всегда стороной, где было написано слово “Анжелика”.

— Она уехала за границу с Остроуховой. Увлекается мной, когда я на эстраде и читаю мои стихи, но от знакомства уклоняется, — говорил мне Бурлюк».

В сентябре 1914-го таинственная Анжелика вдруг дала телеграмму со станции Пушкино о том, что едет к Бурлюку. Встреча так и не состоялась — Давид успокоил разволновавшихся жену и мать, сказав, что его семья — это они с Мусей, и попросил брата Колю встретить таинственную поклонницу и всё ей объяснить.