Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

«Среди посетителей Романовки бывало много выдающихся поэтов и художников. Ходил сюда основатель конструктивизма художник Татлин. Ходил эстет по фамилии Эльснер, писавший исключительно диссонансами. Бывал художник Кончаловский. Это был грузный атлет с густой бородкой и румяными щеками. Он только что возвратился из поездки по Европе и бредил Испанией и боем быков. Перебирая клавиши моего рояля, Кончаловский пел по-испански непонятные нам песни», — писала Мария Никифоровна. Вспоминала она и Георгия Якулова, который «нервными руками на ходу массировал негнущиеся ноги». Конечно же, приходил и Алексей Кручёных, который «с отвращением всегда за чайным столом смотрел на масло — гадливое чувство вызывал в нём запах коровятины».

Но главными и самыми частыми гостями были Маяковский и Хлебников. Именно тут они чувствовали себя, как дома, всегда могли поесть, отдохнуть, почитать свои новые стихи.

О своей помощи Маяковскому Давид Бурлюк вспоминал многократно: «…Маяковский — бедствовал. У юноши были враги: голод, холод, людское равнодушие. Высокая стена, которую надо было пробить лбом, отделяла его от успеха в жизни». И вот: «В Москве 1911 г. осенью я живу в Офицерском переулке. <…> Весной — Романовка (1912 г.) — Marussia и я. <…> Весна 1913 г. С этого времени я регулярно начал зарабатывать деньги лекциями и продажей книг, которые издавал с 1912 г.; с заработков этих поддерживали и Хлебникова и Маяковского».

Мария Бурлюк писала: «Володя Маяковский в 1911–12 годах жил бедняком. На чёрных щиблетах нет калош, и его сырые ноги прозябли, голос его глух с вечным кашлем простуды, прочно устроившейся в груди рослого юноши. Из-под фетра шляпы черно брильянтят ночные трагические таинственные глаза».

Кстати, сам Бурлюк неоднократно опровергал ставшие уже классикой слова Маяковского из автобиографии «Я сам» о том, что Бурлюк ему «выдавал ежедневно 50 копеек, чтобы писать не голодая». Вот что писал Бурлюк Никифорову 11 июня 1958 года:

«Маяковский — его 50 коп. — совсем не так. Он писал честно, он писал в спешке, юно в 1920 г. (через 2 года, после разлуки с ним) и, конечно, лаконично… В жизни это было, давал никогда не меньше 1 руб. Ему один, и Хлебникову один. Когда после ужина у Марии Ник. в Романовке в 11 час. ночи они уходили домой, чтобы утром у него было на расход — папиросы, трам., завтрак».

Именно в «Романовке», «в её полутёмных номерах, декорированных купеческим красным, засаленным дочерна штофом, состоялись и многочисленные первые выступления Володи Маяковского в роли декламатора, свидетелями и слушателями коих пришлось быть его первым, ближайшим друзьям. Эти выступления были репетицией к первым публичным шумно-овационным успехам будущего великого поэта», — вспоминал Бурлюк. Мария Никифоровна была уверена и говорила об этом неоднократно, что именно слушая, как она играет Шопена, Маяковский сочинил стихотворение о ноктюрне, сыгранном на флейте водосточных труб.

Завсегдатаем комнат Бурлюков в «Романовке» был и живший зимой 1912-го в Москве Велимир Хлебников. Мария Никифоровна много лет спустя писала о нём:

«Хлебников матерьяльно жил тяжело, и это было заметно по его бледному лицу, помятому, с отцовского плеча сюртуку, по узким штанам (которые не были в моде), по отсутствию чистого белья, носовых платков, по его зябкости, по его медленно жующему рту (где мало было крепких зубов).

Когда приходил к нам в Москве в “Романовку” Хлебников, я не спрашивала, а подавала ему какую-либо пищу.

— Ты его, Мусинька, корми и не забывай дать сухие носки, — говорил уходя на “рисование” Бурлюк. Я знала его братское отношение к Хлебникову.

Хлебников был молчалив… я не говорила с ним… мне надо было изучать Шопена за 3–4 часа свободного времени от общества. Хлебников чуть покашливал и медленно курил папиросу за папиросой, первую зажёгши о свечу рояля.

Хлебникову старались во всем практическом помогать. Приходя к нам, он не спрашивал “дома ли Бурлюк”. Хлебников был членом нашего семейства и оставался с нами до поздней ночи. Его суждения об искусстве и философии слушались внимательно, и он для нас был гений — центр нового движения».

И вот ещё: «Хлебников зиму 1912 года… ежевечерне навещал нас в “Романовке”; обычно занимал место в кресле, около пианино; музыка ему не мешала; ясновидец творил, шевеля губами, нашёптывал свои стихи».

Как ни странно, познакомился Хлебников с Маяковским не в Москве, а в Петербурге в ноябре того же года, во время диспута в Тенишевском училище.

Словно подводя итог, Мария Никифоровна писала: «Дружба укреплялась, росла, чтобы связать ваятелей будущего на многие годы, на всю жизнь, на все времена, пока будут существовать русские искусства и память о красном октябре и его футуристическом искусстве; первой любви красной большевистской свободы».

Побывал той осенью в Москве и Василий Каменский, ещё не вполне оправившийся после апрельской авиакатастрофы. Мария Никифоровна вспоминала солнечный октябрьский день, когда друзья прощались с ним: