Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Москва, декабрь 1912 г. Собрались, кажется, у Бурлюка на квартире, писали долго, спорили из-за каждой фразы, слова, буквы. Помню, я предложил: “Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина”. Маяковский добавил: “С парохода современности”. Кто-то: “сбросить с парохода”. Маяковский: “Сбросить — это как будто они там были, нет, надо бросить с парохода…” Помню мою фразу: “Парфюмерный блуд Бальмонта”. Исправление В. Хлебникова: “Душистый блуд Бальмонта” — не прошло. Ещё мое: “Кто не забудет своей первой любви — не узнает последней”. Это вставлено в пику Тютчеву, который сказал о Пушкине: “Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет”. Строчки Хлебникова: “Стоим на глыбе слова мы”. “С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество” (Л. Андреева, Куприна, Кузмина и пр.).

Хлебников по выработке манифеста заявил: “Я не подпишу это… Надо вычеркнуть Кузмина — он нежный”. Сошлись на том, что Хлебников пока подпишет, а потом отправит письмо в редакцию о своём особом мнении. Такого письма мир, конечно, не увидел!

Закончив манифест, мы разошлись. Я поспешил обедать и съел два бифштекса сразу — так обессилел от совместной работы с великанами…»

Получилось вот что:

«Читающим наше Новое Первое Неожиданное. Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.

Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.

Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с Парохода современности.

Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.

Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня?

Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с чёрного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?

Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.

Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Чёрным, Кузьминым, Буниным и проч. и проч. нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным.

С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество!..

Мы приказываем чтить права поэтов:

1. На увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество).

2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.

3. С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.

4. Стоять на глыбе слова “мы” среди моря свиста и негодования.

И если пока ещё и в наших строках остались грязные клейма ваших “здравого смысла” и “хорошего вкуса”, то все же на них уже трепещут впервые Зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова.

Д. Бурлюк, Александр Кручёных, В. Маяковский, Виктор Хлебников

Москва, 1912. Декабрь».

Василий Каменский писал потом, что критика неверно считала, что русские футуристы «огулом пошли от Маринетти», потому что Вадим Шершеневич перевёл его манифест только в 1914 году. Конечно же, это не так — о манифестах футуристов российская пресса писала неоднократно. Во втором сборнике «Союза молодёжи» в июне 1912-го был опубликован манифест итальянских художников-футуристов, да и Бенедикт Лившиц приводил в «Полутораглазом стрельце» слова Бурлюка о том, что он получает все манифесты футуристов. Влияние манифеста Маринетти отчётливо заметно и в «Пощёчине». Но если Маринетти писал: «Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам», то «Гилейцы» с высоты небоскрёбов смотрели вниз, на «ничтожество» Горьких, Куприных и Буниных.