Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Так же как и год назад, Бурлюк поставил в Чернянке домашний спектакль. Если в 1911-м это был «Недоросль», в котором сам он играл роль Простаковой, Николай — Милона, Владимир — Скотинина, Надежда — Софьи, Марианна — Митрофана, а Лившиц сыграл роль Вральмана, то на этот раз решено было ставить «Женитьбу» Гоголя. «Маяковский играл Яичницу — подложил громадную подушку, реплики подавал зычным голосом. Правда текст знал плохо, я суфлировал. Но Яичница получился занятным и вызвал шумное одобрение зрителей», — вспоминал секретарь «Гилеи» и будущий муж Надежды Бурлюк, Антон Безваль.

В конце своей жизни, в 1978 году, Марианна Бурлюк надиктовала на магнитофон воспоминания о детстве и юности, в том числе о Чернянке. Вот что рассказывала она о приезде Маяковского:

«Мы играли в большом сарае, всё было страшно примитивно устроено, сбита была сцена из досок, занавес сами размалевали художники, мои братья в компании с Маяковским. <…> Приехало много соседей, пришли служащие, крестьян было мало, но рабочих много. Платы за вход не было никакой, это было только для нашего развлечения, и мы пользовались очень большим успехом. У Маяковского были большие театральные способности. И у Давида были способности большие. А брат мой, Давид, играл Подколесина. Я уже не помню точно, кто что играл, но играли все три мои брата. Надя играла невесту. Она была хорошенькая. Потом Маяковский жил у нас, много было разговоров, споров, читали стихи, экспромты. Маяковскому ничего не стоило, вот ему говорили: “Скажи на тему, скажем, осень”. И моментально на тему осень он говорил стихотворение. Оно не писалось, он просто начинал с осени, потом говорил другой, третий… Мне было, конечно, ужасно интересно. И на любую тему они могли говорить. Вот делай лекцию на двадцать минут, говори о чём угодно. И о чём угодно говорилось. Они необычайно были находчивыми».

Это было последнее Рождество в Чернянке. Идиллия, длившаяся шесть лет, подходила к концу. Осенью 1913-го у Давида Фёдоровича Бурлюка случился третий удар, который сделал дальнейшую его работу невозможной.

Глава восемнадцатая. 1913 год

Год 1913-й стал для Давида Бурлюка годом диспутов и новых сборников, да и в целом группа «Гилея» по количеству выпущенной литературы превзошла все остальные поэтические группы футуристов вместе взятые. Футуристы становились всё более популярными, спрос на их книги и литературу о футуризме был большим, их выступления собирали полные залы. Бурлюк в этом году издал: брошюру «Галдящие Бенуа и новое русское национальное искусство», сборники «Дохлая луна», «Затычка», «Молоко кобылиц», книгу стихов Бенедикта Лившица «Волчье сердце», участвовал в подготовке сборников «Садок судей II», «Союз молодёжи» (№ 3) и «Требник троих». Он окончательно утвердился в глазах публики в роли главного пропагандиста и одного из безусловных лидеров нового искусства. Правда, была и обратная сторона этой популярности — постепенно его начали воспринимать не как художника, а как эпатажного агитатора, нигилиста и даже «клоуна». Жёлтой прессе нужны были герои скандальных материалов, и Давид Бурлюк помимо своей воли стал одним из самых известных таких героев. Но искренне и страстно пропагандируя обновление искусства, он ни на миг не забывал о главном деле своей жизни — живописи.

Вернувшись после каникул в Москву, Бурлюк возобновил занятия: он «посещал Школу живописи, не пропуская ни одного дня». Занятия живописью проводились утром, с 9 до 12 часов, а уроки вечернего рисования — вечером, с 5 до 7. «Возвращался он всегда в обществе Владимира Владимировича Маяковского», — вспоминала позже Мария Никифоровна.

1913 год начался со скандала. 16 января душевнобольной Абрам Балашов с криком «довольно крови!» изрезал ножом находящуюся в Третьяковской галерее картину Ильи Репина «Иван Грозный и его сын Иван». Известие об этом потрясло Репина, и он, примчавшись в Москву, сразу обвинил в случившемся идеологов нового искусства: «То, что произошло, быть может, является одним из результатов того движения, которое мы замечаем сейчас в искусстве, где царят так называемые “новаторы” в искусстве, всевозможные Бурлюки…» Он считал, что именно призывы к уничтожению старого искусства, выдвигаемые «бездарными художниками» и «варварами», стали причиной случившегося как первый сигнал к «художественному погрому». Некоторые газеты даже писали о якобы случившемся «среди Бурлюков» чествовании Балашова.

Репина поддержали далеко не все. Максимилиан Волошин опубликовал статью, в которой утверждал, что Балашов «сделал по отношению к картине тот же самый жест, который Репин в течение тридцати лет производил над душой каждого посетителя Третьяковской галереи». 12 февраля Волошин выступил в Политехническом музее с докладом «О художественной ценности пострадавшей картины Репина» в рамках диспута «О современном искусстве», организованного обществом «Бубновый валет». В прениях к докладу выступили сам Репин и Давид Бурлюк, которого публика ожидала больше всего.