Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

К ревности был повод. «Пощёчина общественному вкусу» стала главным манифестом российского футуризма, а её идеолог, Давид Бурлюк, — его «отцом». Название сборника было необычайно удачным. Казимир Малевич даже спустя три с половиной года после его выхода, в мае 1916 года, упоминал его в письме Александру Бенуа: «Ваш коллега г. Мережковский писал о футуризме, как о грядущем хамском движении на святое искусство. Больше всего обидело г. Мережковского отречение хама от “прекрасной, вечно женственной” психеи — к механическому размножению человека. <…> Футуризм дал пощёчину его вкусу и поставил на пьедестал машину, как скорость, новую красоту современности».

У Малевича в «Главах из автобиографии художника» есть интереснейшие слова и о самом русском футуризме:

«Время 1908, 9, 10, 11 годов было страшно изменчивое. Полгода изменяли все устои и отношение к миру. Приходилось иногда заходить вперёд далеко и возвращаться назад и устанавливать новое отношение к тому же явлению, которое служило темой раньше и после. <…> В это же время возникло новое течение в искусстве, сила которого была не меньше кубизма по своей остроте и по открытию нового для нас мира, мира заводов, моторов, дыма, газа, электричества. Футуризм научил нас не только видеть новый мир, но и начал учить говорить, выступать, произносить речи публично. Футуризм нас, живописцев, объединил с поэтами (Давид Бурлюк, Хлебников, Маяковский, В. Каменский, А. Кручёных).

<…> Борясь с логикой общества, устанавливалась логика искусства, логика его самостоятельного и особого мироотношения. Эта особенность, отличающаяся от всех других мироотношений, была в том, что отношение к миру рассматривалось в его живописном качестве. Живописное это отношение началось уже с импрессионизма и продолжилось в сезаннизме, кубизме, супрематизме. Я не упоминаю о футуризме. Его отношение к миру было отличительно от всех других тем, что футуризм выявлял в мире только динамическое его качество.

<…> Футуризм нас интересовал, но футуризма живописного в России не было, ибо несколько работ, сделанных мною (“Точильщик”), Гончаровой (“Движение кареты”, “Город”, две-три вещи) и Клюна (“Пробегающий пейзаж”) считать движением нельзя. И Ларионов, и Гончарова, и Шевченко, как и я, всё же оставались на чисто живописных позициях, каковыми считали кубизм, который действительно можно считать русским течением. Футуризм больше всего выражался в поведении, в отношении к данному состоянию общества. Поэтому наш футуризм проявил себя больше в выступлениях, чем в произведениях. Громили всё и живописцы, и поэты. В России всё, что только было непохоже на натуру, считали футуризмом. <…> Русский футуризм есть смешение всех форм, которые вызывали раздражение в обществе того времени».

Казимир Северинович был прав — в основе своей русский футуризм был всё же течением преимущественно поэтическим: в манифестах футуристов речь в первую очередь шла о реформе слова, поэзии, культуры. Не случайно он причислил Бурлюка к поэтам. У самого Давида Давидовича чисто футуристические живописные работы появятся в основном уже в Японии. В России соединение кубизма и футуризма дало свой собственный стиль, своё направление — кубофутуризм. Тем не менее поэзия русского футуризма была тесно связана с авангардизмом в живописи, многие поэты были неплохими художниками, а художники оформляли авангардные литературные сборники. «Мы хотим, чтобы слово смело пошло за живописью», — писал Велимир Хлебников, создавший ряд великолепных графических портретов.

Несмотря на кажущуюся близость русских и европейских футуристов, традиции и менталитет придавали каждому из национальных движений свои особенности. Николай Харджиев писал, что итальянский футуризм был идеологией технической интеллигенции, примыкавшей к крупной империалистической буржуазии, тогда как русский футуризм — это бунт мелкобуржуазной группы поэтов и художников против мира «сытой» буржуазии и против её быта и искусства.

Одной из примет русского футуризма стало восприятие всевозможных стилей и направлений в искусстве. «Всёчество» стало одним из важнейших футуристических художественных принципов. Об этом «смешении всех форм» хорошо написал в своей опубликованной в 1923 году статье «Откуда и куда? (перспективы футуризма)» поэт-эгофутурист Сергей Третьяков: