Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Разумеется, сборник не мог обойтись без манифеста, в котором бы излагались основные положения поэтической программы «Гилеи». Давид Бурлюк хотел, чтобы его написал Бенедикт Лившиц, которому он писал: «Статью обязан ты сей миг выслать мне в каком бы то ни было виде. Будь нашим Маринетти! Боишься подписать — я подпишу: идея — прежде всего!» Чересчур щепетильному Лившицу не хватило ни темперамента, ни радикализма. «Русским» Маринетти был и остался Давид Бурлюк. Сам Лившиц описал встречу у Матюшина: «Текста в тот вечер мы так и не выработали: формально — из-за отсутствия Давида и Маяковского, по существу же — потому что сговориться оказалось невозможным. Каждый из нас тянул в другую сторону. <…> Мне стало невмоготу. Я распрощался и ушёл, выведенный из себя глупейшим балаганом, в который превратилось наше совещание.

“Чёрт с ним! — решил я. — Пускай Давид снова стряпает окрошку из наших, ничего общего не имеющих друг с другом положений: мастерства для этого не нужно, хватит бурлючьей торопливой всеядности и добродушного наплевательства”.

Так оно и произошло. Давид по обыкновению свалил всё в одну кучу. Второй раз мои расчёты на чёткую формулировку объединявших нас принципов оказались обманутыми: манифест, предпосланный “Садку Судей”, был так же сумбурен и механически сколочен, как и предисловие к “Пощёчине общественному вкусу”».

Как бы ни относился к манифесту Лившиц, манифест закрепил лидерство «гилейцев» в новой литературе. «Нами сокрушены ритмы. Хлебников выдвинул поэтический размер — живого разговорного слова. Мы перестали искать размеры в учебниках — всякое движение: — рождаем новый свободный ритм поэту», «Передняя рифма (Давид Бурлюк) — средняя, обратная рифмы (Маяковский) разработаны нами»; «Мы новые люди новой жизни», — заявлялось в манифесте. Безусловно, ряд идей был повторением вышедшего годом ранее в Италии «Технического манифества футуристической литературы», где Маринетти призывал уничтожить синтаксис, отменить прилагательное, наречие и пунктуацию, используя вместо неё в том числе математические символы, и вообще выпустить слова на свободу. «Мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплексе с запчастями», — писал Маринетти. Давид Бурлюк, безусловно, знал о манифесте — уже в США, в середине 1920-х, он напишет программное полотно «Пришествие механического человека».

Вслед за вторым «Садком судей» члены «Гилеи» приняли участие в 3-м (и последнем) выпуске сборника «Союз молодёжи», который вышел 23 марта 1913 года. В него вошли статья Николая Бурлюка, а также стихотворения его же, Давида, Хлебникова, Кручёных и Лившица.

В апреле — мае работы Давида и Владимира Бурлюков были представлены на выставке постимпрессионистов в Будапеште, а весной Бурлюки вновь собрались в Чернянке.

«Приехали в графскую вотчину седьмого апреля, а девятого числа того же месяца в шесть часов утра с отцом, Давидом Фёдоровичем, случился удар», — писала Мария Никифоровна в своих воспоминаниях «Первые книги и лекции футуристов (1909–1913)». «Доктора пустили кровь, и бывший в могиле уже — медленно поправлялся. Ясность речи и быстрота движений были утеряны навсегда». Марианна Бурлюк вспоминала, что отец, которого она очень любила, упал и ударился виском о весы, после чего три дня лежал без сознания. Это был уже третий удар, после которого Давид Фёдорович уже не оправился.

«Последнее лето семьи Бурлюков в Чернянке быстро летело», — продолжала Маруся. «Под моим сердцем шевелилась “смена”. <…> 21 августа по старому стилю в Херсоне в доме Воронько на Богородицкой улице родился у меня малютка — Додик… Музыкой почудился его слабый писк. Бурлюк во время родовых мук не оставлял меня, держал за руки, а матушка Людмила Иосифовна плакала, прося потерпеть…» В книге «Бурлюк» Кэтрин Дрейер приводит другую дату — 23 августа. Третью дату называет Мария Никифоровна в своём дневнике за 1937 год, опубликованном в 66-м номере журнала «Color and Rhyme»: «Давид Бурлюк-младший родился 13 сентября 1913 года. Из окна его первой комнаты были видны мачты иностранных кораблей — стояли у пристаней города Херсона. Родившийся первые шесть недель спал — отдыхал, а когда открывал глаза… то смотрел ими, синими, в потолок. <…> В полгода жизни — стали резаться зубы, перестал сосать грудь и целые дни лежал тихий и апатичный. Бабушка Лиля (Людмила Иосифовна) была в Москве и мы с Марьяной… пригласили на совет акушерку Делетицкую — она-то и помогла второй раз вдунуть энергию в моего сына. <…> Первое гулянье Додика было под синей вуалью (закрыто лицо от южного солнца)… Первое слово — “мама”. Первые рисунки — нарисованные углём на стене Володи Бурлюка: собака, лошадь, корова. Первые шаги 15 фев. 1915 года в Москве у Нирнзее на пятом этаже».