Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Маяковский мог находиться в Америке шесть месяцев, но уехал через три. Одной из причин было то, что почти совершенно закончились деньги — Лиля Брик собралась в Италию, и он отправил ей 950 долларов на поездку. Перед отъездом на последние деньги Маяковский купил Элли Джонс зимнюю одежду и оплатил месячную аренду квартиры. На самом себе он экономил. Если из Парижа Маяковский ехал первым классом, то на корабле «Рошамбо», который шёл из Нью-Йорка в Гавр, он провёл восемь дней на дешёвой койке на самой нижней палубе. И тем не менее, когда Элли, провожавшая поэта на корабль, вернулась в свою квартиру, чтобы «броситься на кровать и рыдать», вся её кровать была усыпана незабудками.

«“Вокруг света” не вышло, — писал Маяковский в автобиографии. — Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полгода езды пулей бросился в СССР». Так ли уж пулей? Ведь желание завершить кругосветное путешествие было сильным… 6 сентября он телеграфировал Лили Брик: «…несчастье Хургиным расстроило визные деловые планы. Если месяц не устрою всё, около десятого октября еду домой». Не устроил…

Вернувшись в СССР, Маяковский неизбежно вынужден был отвечать на часто нелицеприятные вопросы о своём оставшемся в «мире капитализма и эксплуатации» друге. Эмигрировавший в 1924 году во Францию художник Юрий Анненков приводил его слова о Бурлюке, сказанные на выступлении в Третьяковской галерее 18 февраля 1928 года:

«…Назовите мне одного левого художника, который уехал бы на Запад и остался там. Единственный товарищ Бурлюк, который сейчас находится в Америке, собирает там пролеткульт и выпускает сборник… к десятилетию Октября, где на первой странице портрет Ленина. Это, товарищи, надо запомнить, и надо запомнить второе — что европейская левая живопись даёт работников, нужных для коммунистической культуры». Так что слова об «антрепренёре» и «богаче» «Бурдюке», если и были Маяковским сказаны, то лишь из осторожности — он ведь прекрасно понимал сложившуюся дома ситуацию. Тот же Анненков упоминает потрясающий эпизод последней встречи с Маяковским в Ницце в 1929 году, когда Маяковский, проигравшись в Монте-Карло, одолжил у него сначала тысячу франков, а затем ещё двести, чтобы угостить в ресторане:

«Мы болтали, как всегда, понемногу обо всём, и, конечно, о Советском Союзе. Маяковский, между прочим, спросил меня, когда же, наконец, я вернусь в Москву? Я ответил, что я об этом больше не думаю, так как хочу остаться художником. Маяковский хлопнул меня по плечу и, сразу помрачнев, произнёс охрипшим голосом:

— А я — возвращаюсь… так как я уже перестал быть поэтом. Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал, едва слышно:

— Теперь я… чиновник…»

«Мог ли Маяковский эмигрировать, как многие другие русские поэты?» — пишет Анненков. И отвечает сам себе: «Нет, Маяковский слишком любил славу. И это — отнюдь не упрёк по его адресу. Кроме того, он всё ещё заставлял себя верить, что иллюзии, которым он поддался, ещё окончательно не потеряны».

Поддался ли этим же иллюзиям рьяно защищавший в Америке советскую власть Бурлюк? Ведь наряду с великолепно развитой интуицией ему была присуща и политическая наивность… Возможно. Но всё же гораздо больше, чем победы коммунизма на всей планете, он хотел оставаться художником. Свободным художником.

Радио-стиль

Вторая персональная выставка Бурлюка открылась в галерее «J. B. Neumann’s Print Room» 27 декабря 1924-го и продолжалась до 13 января 1925 года. К выставке был выпущен каталог со статьями Кэтрин Дрейер, Роберта Чанлера, Ивана Народного, Луиса Лозовика, Владимира Ветлугина и Бориса Григорьева. Все они хорошо знали Бурлюка и его творчество и сами были достаточно известны.

Давид Бурлюк не остался в долгу. Помимо многочисленных публикаций о своих друзьях в «Русском голосе» он в 1928 году выпустил книгу «Русское искусство в Америке. Материалы по истории русского искусства 1917–1928» с предисловием всё того же «доктора эстетики» Кристиана Бринтона. Статьи и очерки Бурлюка касались «мастеров живописи и скульптуры, театра, музыки и прикладных искусств». В своей книге Бурлюк написал о Николае Рерихе, Сергее Судейкине, Абраме Маневиче, Борисе Анисфельде, Николае Фешине, Савелии Сорине, Сергее Конёнкове, Борисе Григорьеве, Серафиме Судьбинине, Николае Васильеве, Борисе Аронсоне, Николае Цицковском, Владимире Бобрицком, Константине Аладжалове, Евгении Дункеле и ряде других мастеров. Там же он негативно высказался об Игоре Грабаре, не взявшем его работы на огромную выставку русского искусства, открывшуюся в марте 1924-го в «Grand Central Palace». У них были давние и устойчивые разногласия — Грабарь был одним из тех немногих, с кем Бурлюк так и не смог установить дружеские отношения.