Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Когда Давид и Владимир появились в Москве, Байкова приехала к ним из Петербурга. Владимир, благосклонности которого она тщетно пыталась добиться, не обращал на неё — увы — никакого внимания. Тем не менее от знакомства этого была польза. Байкова дружила с сестрой Лентулова, Антониной, и через неё братья познакомились с самим Аристархом.

«Аристарх был молод, самоуверенно-нахален относительно женщин. Мечтал дамские портреты писать», — вспоминал Бурлюк. Он и сам старался не отставать: «Я усиленно писал стихи, влюбляясь во встречных дам и им читая строфы. Лентулов всегда конкурировал, но у него без вина ничего не выходило». Когда на выставку «Венок-Стефанос» в январе 1908-го зайдёт Александра Экстер, Бурлюку покажется, что он ей понравился — он будет помнить об этом и спустя двадцать лет. «Она была молода и красива… Мне нравились все женщины. Сердце моё было полно экзотической любовью ко всему миру. Я был фантастом и… мастурбантом».

«Знакомых женского пола у нас было мало — не было сноровки их находить», — напишет он спустя почти шестьдесят лет о своём с Лентуловым петербургском быте. В декабре 1911-го Бенедикт Лившиц, которого Бурлюк в компании Экстер пригласил в Чернянку, будет свидетелем такого эпизода:

«Ранним утром я, как было накануне условлено, приехал с вещами на квартиру Экстер, у которой остановился Бурлюк. Александра Александровна ещё спала. В светло-оранжевой гостиной… меня встретил Давид. Он только что вышел из отведённой ему соседней комнаты. Впрочем, он походил на человека, переночевавшего в стоге сена, а не в комфортабельном кабинете Николая Евгеньевича Экстера, адвоката с хорошей практикой. Растрёпанный, в помятом пиджаке, Бурлюк, должно быть, совсем не раздевался. Одна штанина у него была разорвана на колене, и висящий трёхугольный лоскут раскрывал при каждом движении полосатый тик кальсон. <…> Но Давид был невозмутим. Широко улыбаясь, он объяснил мне, что у Экстер, кроме него, гостит З. Ш., сестра известной драматической актрисы. Я всё ещё не понимал, какое отношение имеет порванная штанина к этой немолодой даме. Увы, это не был трофей. Ночью Давид, для которого, по его собственному признанию, все женщины до девяноста лет были хороши, потерпел поражение. Он говорил об этом без всякого стеснения, без досады, с гомеровской объективностью, имевшей своим основанием закон больших чисел. В его ночной истории личный интерес как будто отсутствовал».

Давид Бурлюк и женщины — тема отдельного исследования. Здесь скажу лишь, что поискам «сердечного друга» мешал, безусловно, физический дефект, который неизбежно отражался на внешности — Вадим Шершеневич довольно злобно писал о «кривомордом Бурлюке». Но полный энергии и оптимизма Бурлюк справлялся с этим. Лившиц писал: «Верный своим всеобъемлющим вкусам, он бросался от одного увлечения к другому, готовый перед первой встречной женщиной расточать свой любострастный пыл. И странное дело: при всём своём физическом уродстве Давид пользовался несомненным успехом. Своей непривлекательной внешностью он даже как будто гордился и, подчеркивая её недостатки, сублимировал их в свой особый стиль».

Почти сразу после знакомства с Лентуловым Давид Бурлюк знакомится с Георгием Якуловым и «голуборозовцем» Николаем Сапуновым, который «талант имел бесконечный, но и фасону предела тоже не имел». Именно от Сапунова позаимствовал Бурлюк манеру носить цветастые жилеты — это станет одним из элементов эпатажа. Все вместе по предложению Байковой сняли «кооперативную» пятикомнатную квартиру. Очень скоро выяснилось, что Якулов и Сапунов — большие любители выпить, за квартиру никто, кроме Бурлюков, не платит, и после перешедшей в пьяную борьбу вечеринки с участием поэта Аркадия Гурьева Давид и Владимир переселились в квартиру в соседнем переулке, сохранив при этом, однако, добрые отношения с новыми друзьями.

Андрей Шемшурин, который был не только главой крупной компании по производству льняного масла и лаков, но и литератором, литературным критиком, чей дом был всегда открыт для художников (частым гостем в нём был, например, Казимир Малевич), почувствовал в Давиде Бурлюке родственную поэтическую душу и ввёл его в Московский Литературно-художественный кружок, при котором в 1907-м было организовано Общество свободной эстетики. Проведённые там вечера произвели на Бурлюка сильнейшее впечатление. Ещё бы — он услышал, как читают стихи Бальмонт, Брюсов, Андрей Белый, Вячеслав Иванов. Познакомился с Валентином Серовым и Виктором Гофманом, о котором будет писать спустя много лет, уже в Америке.

Но главным, конечно, было то, что Шемшурин познакомил Давида Бурлюка с Михаилом Ларионовым.