Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

«Тот увлёкся мной и стал мне (и меня) Москву показывать…» Объединение двух ярких, энергичных художников с блестящими организаторскими способностями немедленно привело к результату: «В Москве Ларионовым была организована на мои деньги (500 руб.) выставка в доме Строгановского училища, Мясницкая и Банковский переулок — и все выставились», — вспоминал Бурлюк. В тех же воспоминаниях он написал ещё так: «На эту выставку к троице Бурлюков мы взяли молодого льва Аристарха Лентулова, Сапунова, Гончарову, Якулова, Ларионова, Судейкина и Крымова, Штюрцваге, П. И. Уткина, Дриттенпрейса и других. Из будущего “Бубнового Валета” участвовал Рождественский (“Красные ворота”), из “Голубой розы” замечательный Кнабэ и др.». Забавно, что позже Бурлюк назовёт Кнабе «маньяком» и «эротоманом» из группы «Весов».

Кто кого «взял» — большой вопрос. Безусловно, Михаил Ларионов был в Москве своим, учился в МУЖВЗ, неоднократно экспонировал свои работы и знал всех тех, кто примет участие в выставке. Так что первая фраза Бурлюка, пожалуй, точнее.

Кроме перечисленных выше, в выставке приняли участие Владимир Баранов-Россине, Артур Фонвизин, Анатолий Арапов, Сергей Петров и ещё несколько «голуборозовцев».

Отзывы критики были в большинстве своём негативными — писали о том, что на выставке «заливают пуантелью», о том, что художники «отчаянно кривляются», упрекали их в уродливости техники, в безвкусице, в «бесшабашном задоре юности». Но было и несколько положительных откликов. А. Тимофеев, например, писал: «Намечается уже новое направление в живописи — направление, представители которого преследуют, по-видимому, больше всего чисто технические задачи — довести до минимума рисунок, стилизовать краски, найти новый, более выразительный, более нервный мазок. Ячейкой этого нового зачинания является “Венок”».

Самым удивительным итогом выставки было то, что именно работы трёх Бурлюков пользовались набольшим вниманием критики; большим даже, чем работы Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой (о работах Ларионова писали как о бледных, немощных и слащавых). Работы Бурлюков казались публике и критикам наиболее радикальными, характерными и запоминающимися. Игорь Грабарь написал: «Они, наверное, убеждены, что их живопись — это новый — берегитесь все буржуи искусства — анархизм. Я думаю, что это нечто большее: это — максимализм». «Интерес новизны на “Венке” сосредотачивается на украинской троице Бурлюков», — отмечал Павел Эттингер. Появился у критиков и термин «бурлюкизм». Совсем скоро фамилия Бурлюков станет нарицательной, о «бурлюканьи» будут писать почти все.

Ещё до окончания «Венка» Бурлюки вместе с Лентуловым перебрались жить на выставку, «поселившись в комнатке, за ширмами, на коих висели картины». Деньги закончились, с продаж (успешных) Бурлюку никто процентов не платил, и «предприниматель обанкротился». Не уплатив за помещение и бросив всё, Давид, Володя и Аристарх Лентулов уехали в Петербург.

«Так закончилась первая выставка кубо-футуристов. Якулов в то время выставил типично кубистические вещи, Володя — футурил», — вспоминал уже в Америке Бурлюк. Володя в то время действительно вырабатывал свой уникальный стиль, но назвать выставку кубофутуристической никак нельзя. Сам Давид Давидович даже летом 1908-го писал импрессионистические вещи «с поворотом к Сезанну», а на 36-й передвижной выставке и на XV выставке картин МТХ и вовсе выставил реалистические работы. Да и Ларионов был в то время далёк и от кубизма, и от примитивизма. Совсем скоро и Ларионов, и Бурлюк, и Казимир Малевич будут ставить более ранние даты на свои импрессионистические холсты — им будет неловко за такое долгое топтание на месте. Объяснялось всё просто: на раннем этапе русский авангард, вне всякого сомнения, зависел от новейших находок французских художников. Бурлюк даже придумал позже теорию о потенциальном наличии в определённых явлениях прошлого, как в зародыше, тех идей, которые проявятся в будущем — и возвёл эту теорию к аристотелевскому учению об энтелехии. Это оправдывало манипуляции с датами. Такая же «борьба» будет происходить и с влиянием итальянских футуристов. Но в борьбе этой родится новое, самобытное искусство, и русский живописный, а затем и литературный авангард станет одним из лидеров авангарда мирового.

1908 год. Зима и весна в Петербурге

Первые три месяца 1908-го оказались для Бурлюка настолько важными, что он отдельно описал их в вышедшем в 1964–1965 годах 55-м номере «Color and Rhyme», начав так: «Мне 53 года. В моей памяти теперь, ещё не переданными бумаге, есть 53 главы. Каждый год — глава. Эти главы — то большие, то короткие. То более, то менее содержательны они, эти главы моей жизни. Некоторые чётко стоят в памяти.

Дни — это строки этих глав, часы — это слова, что стоят на полках строчек. Некоторые главы — более важное значение играли в жизни, и поэтому они уцелели, а от других остались лишь фрагменты, куски, как от скифского (киммерийского) горшка, раздавленного глиной, пылью, грохотом телег в степях Таврии.