Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Он тонул в истоках века,
Чтоб затем звучать в веках,
Русской речи мудрый лекарь
Ныне он — лишь лёгкий прах.
Но его стихи бессмертны
И в окраинах земель
Русской речи где инертность
Хлебников — бездонья цель!

Хлебников писал о Бурлюке, Бурлюк многократно писал о Хлебникове… Писал и мечтал о том, чтобы его «писания увидели свет»: «…среди моря коммерческой литературы я вывожу строки с настойчивостью скриба древнего Египта…..недаром я был дружен, был первым поклонником, издателем Велимира Хлебникова; на мне горят и будут гореть лучи славы его, и Маяковского, и Каменского — трёх бардов, скакунов поэзии Парнаса российского».

Глава тринадцатая. Чернянка, Одесса, «Бубновый валет» и второй «Салон» Издебского

Давид и Владимир ездили домой из столиц регулярно — как минимум на Рождество, на Пасху, на летние каникулы. Прав был Лившиц — узы необычайной любви соединяли всех членов семьи. Вот и в 1910 году они уехали в Чернянку ещё в первой половине апреля, остановившись по пути в Москве, чтобы посмотреть коллекции Щукина и Морозова. Работы французов произвели огромное впечатление на братьев.

«В Москве видали 2 коллекции французов С. И. Щукина и И. А. Морозова — это то, без чего я не рискнул бы начать работу. Дома мы третий день — всё старое пошло на сломку, но как трудно и весело начать всё сначала», — писал Давид Михаилу Матюшину. Матисс, который «царил» у Щукина, не мог не оказать влияния на Давида Бурлюка. Достаточно взглянуть на работы «Дорожка в саду», «Горшки и белая собака», «Лошади» из собрания Государственного Русского музея или «Полдень на Днепре» из собрания Серпуховского историко-художественного музея, чтобы увидеть следы этого влияния. Правда, сам Бурлюк ещё считал этюды Днепра неоимпрессионистическими, но в них уже видны и фовизм, и экспрессионизм. А вообще о «сломке» старого, конечно, речь не шла — Бурлюк постепенно расширял арсенал своих приёмов и техник, продолжая писать во всех освоенных стилях. Прав был Кручёных — ему всё надо было узнать, всё захватить, всё слопать.

Лето было насыщенным. Бурлюки приняли участие сразу в трёх выставках: в июне — августе в Риге, где под названием «Русский сецессион» прошла выставка картин общества «Союз молодёжи», и в двух выставках в Екатеринославе — это были VII выставка художественных произведений Екатеринославского научного общества и Областная южнорусская выставка. В первой вместе с Бурлюками выставился их харьковский приятель Евгений Агафонов, а к участию во второй Давид привлёк Наталью Гончарову, Михаила Ларионова и Илью Машкова.

Ну а главное — летом у Бурлюков гостили Хлебников, Ларионов и Лентулов.

Михаил Ларионов провёл в Чернянке и Херсоне июнь и июль. В Чернянке он написал не только упоминаемые позже Бурлюком «Случку», «Стог», «Шиповник», «Окно с букетом» и «Дождь», но и своеобразный «иконостас» будетлян, будущих «гилейцев» — портреты Велимира Хлебникова, Антона Безваля, Давида и Владимира Бурлюков. Написал портрет Хлебникова и Давид Бурлюк. С портретом этим произошла неприятная история. Вот как вспоминал об этом Бурлюк:

«В мае — июне 1910 года в Чернянке и в городе Херсоне, где мы имели квартиру, гостил и работал М. Ф. Ларионов, друживший с братом Володей. Я только что закончил портрет маслом с Хлебникова. Портрет был сырой. Хлебников настоял, что он повезёт портрет в Астрахань своим родителям, будет держать в руках, в Херсоне его запакует в бумагу. Подали коляску; франт Ларионов со своими чемоданами занял все места в экипаже, Хлебников, держа своё эффиджи, пристроился сбоку; Ларионов, боясь за свой костюм, рассвирепел, вырвал холст из рук поэта и швырнул картину лицом вниз в абрикосовую пыль тавридской земли… Практичный, ловкий в жизни, оборотистый Ларионов терпеть не мог Хлебникова как соседа в жизни. Он возмущал его неприспособленностью».

Случай этот настолько поразил Бурлюка, что он упоминает его в своих воспоминаниях неоднократно.

О пребывании Хлебникова в Чернянке Бурлюк писал так: