…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

На самом деле мы написали, а точнее, обработали и издали два тома документов, связанных с опытом польских граждан, которые оказались в 1939 году под советской властью. Один том вышел только на английском языке и озаглавлен «Война глазами детей: советская оккупация Польши и депортации 1939–1941», второй том, который ты упомянула, издан по-польски. Источником послужили материалы, обнаруженные в Гуверовском институте, их предваряет обширное предисловие, посвященное природе советской оккупации.

Позволь, я коротко объясню, о каких исторических источниках идет речь. Это рассказы польских граждан, освобождавшихся из лагерей и из ссылки вглубь СССР, записанные группой сотрудников польского посольства в СССР и Военным историческим департаментом Польской армии на Востоке, то есть так называемой Армии Андерса. После того как летом 1941 года Гитлер напал на Советский Союз, СССР и Польша снова установили дипломатические отношения, и Сталин позволил создать польскую армию, которая позже была выведена из СССР через Иран и сражалась с немцами, — ее боевой путь включал, в частности, битву под Монтекассино. Организуя опеку над польскими гражданами, освобождаемыми из российских лагерей, польские власти хотели документировать методы установления советских порядков в 1939–1941 годах на занятых СССР территориях, а также разыскать тысячи пропавших людей, в том числе офицеров, в которых нуждалась армия (сегодня мы знаем, что поиски эти были напрасны — офицеры были убиты НКВД, в частности, в Катыни, но Советский Союз тогда в этом не признавался). Свидетельства собирались всеми возможными способами, в том числе проводились анкетирования. Эти материалы я нашел в архивах Гувера — малую их часть мы с Иреной и издали.

В англоязычный том вошли только школьные сочинения польских детей, освобожденных из советской ссылки. В польскоязычный — по объему гораздо более обширный — личные свидетельства как взрослых, так и детей.

Когда книга была готова, ты сразу послал ее Нине и Эугениушу Смоляр?

Книга вышла в издательстве «Анекс» в Лондоне в 1984 году и пользовалась успехом. Я уже говорил, что она выдержала несколько подпольных изданий (это период расцвета самиздатовской деятельно-сти в Польше). Но для меня, если говорить о научной работе над периодом оккупации, эта книга стала своего рода цезурой. Материалы, найденные в архивах Гувера, заставили меня понять, сколь огромное значение в исследованиях войны — а также революции, поскольку мне важно было понять, в чем заключается процесс трансформации режима, ведущий к установлению советизированного общества, — имеют личные свидетельства.

Я имею в виду чисто методологическое наблюдение: периоды кардинальных и стремительных изменений, какими в общественной жизни являются войны и революции, всегда оказываются плохо отображены в официальной документации. Просто потому, что ход событий в такие эпохи выплескивается за рамки официальных институтов, их невозможно ни запланировать, ни объять бюрократическими процедурами, и, чтобы понять, а зачастую хотя бы узнать, чтó же случилось, приходится обращаться к личным свидетельствам.

Показывающим субъективную точку зрения. Эмоциональную.

Плотность событий, их исключительный характер заставляет людей фиксировать происходящее как по ходу дела (дневники), так и post factum: Исторический департамент Армии Андерса с определенного момента начал собирать индивидуальные свидетельства советской оккупации, Историческая комиссия при Центральном комитете польских евреев[193] приняла в 1945 году решение записывать свидетельства евреев, переживших Холокост.

И вторая вещь, которая произошла после публикации этой книги, нечто очень трогательное и необычное: спустя почти двадцать лет после того, как я — почти сразу после отъезда из Польши — написал то пафосное письмо Юзефу Чапскому, в котором спрашивал его, как жить, пришел ответ!

Наконец-то. Рассказывай!

Однажды, летом 1984 года, я получил от Чапского письмо:

«Несколько недель назад я получил книгу, которую Вы написали вместе с женой „В сороковом нас Матушка в Сибирь сослали…“. Я размышляю, почему она показалась мне не только важной, но и — с точки зрения компоновки фактов, их отбора, комментария — столь страшной и прекрасной. Глава, которая произвела на меня наибольшее впечатление, — введение, касающееся трех депортаций в 1940 году на Кресах[194]. Я ведь тогда уже был в России, в лагере. Потом, организуя поиски пропавших офицеров, я провел бесчисленное количество встреч не только в крупных городах, но и на каждой станции, которую проезжал. С горсткой тех самых детей я перешел советскую границу в Мешхеде. Но все это малозначимо в сравнении с тем, что Вы сумели собрать, процитировать и так блестяще описать во Введении. Поверьте, это не простой комплимент, я сам был свидетелем этих ужасов, и теперь, спустя столько лет, Ваша книга нашла меня и раскрыла, как никакая другая, сущность процесса…»