Деяния императора Людовика

Сочинение Тегана нельзя отнести ни к одному известному нам жанру исторической и дидактической прозы каролингского времени. И вместе с тем это в высшей степени каролингское произведение, соединившее в себе элементы разных жанров, но не компилятивно, а творчески переработав их. Анналистская схема создает скелет для систематизации излагаемого материала. Идеальный облик главного героя, для которого характерно отсутствие какой бы то ни было эволюционности, формируется под влиянием традиций житийной литературы. В моральных сентенциях слышны отголоски зерцал. Но, пожалуй, самым существенным является ярко выраженная биографичность Gesta, что особенно характерно для каролингского времени. Бурные исторические события, создание могущественной державы, возрождение империи на Западе, великие церковные реформы, наконец, очевидный культурный подъем, повлекший за собой возрождение значимости интеллектуальных занятий, обусловили небывалый рост интереса к современности. Она становится предметом рефлексии, но осмысливается весьма специфически — через деяния отдельных людей. Одновременно расширяется само понятие деяний. Это не только войны или покровительство церквям, великие подвиги на светском и духовном поприще, но также повседневное бытовое поведение, “мелочи жизни”. То, что Карл Великий обожал баню или жареную дичь, а смертельно больного Людовика Благочестивого рвало от малейшего принятия пищи, вряд ли добавляло что-нибудь существенное к их моральному облику. И тем не менее биографы считают необходимым упомянуть об этом. Рост интереса к современности, проявляющийся в большей биографичности, прослеживается в произведениях самых разных жанров каролингской литературы. Он виден в изысканных поэмах Теодульфа, Ангильберта или Эрмольда Нигелла, в исторических сочинениях[290]. Даже такие консервативные жанры, как анналы[291] и агиография переживают явный личностный ренессанс. Жития все меньше оказываются обезличенными легендами о святых, существующих как бы вне времени и пространства, где историческая конкретика максимально обобщена и нивелирована, а недостаток фактов с лихвой компенсируется безудержной фантазией. В каролингскую эпоху выдуманное и удивительное отступает в них на задний план. История чудес заменяется биографией реального человека, действующего в реальном историческом контексте. На смену легендам приходит пережитое и документально засвидетельствованное[292]. Авторами житий зачастую становятся современники своих героев, как, например, Пасхазий Радберт, написавший жития основателей Корвейского монастыря Адаларда и Валы. Сплошь и рядом в агиографическую литературу проникают своеобразные приметы времени. В деяниях новых святых видно все меньше аскетизма и все больше реальной политики — борьбы монастырей с епископатом и друг с другом, взаимоотношений с королем и местной аристократией и т. д.[293] У Тегана политика также занимает далеко не последнее место.

* * *

Ни по роду своей деятельности, ни в силу подчиненного положения внутри церковной иерархии и удаленности от двора, а следовательно, и от эпицентра политической жизни Теган не был предрасположен к тому, чтобы написать Gesta Hludowici. Что же в таком случае побудило его взяться за перо? Очевидно, для того должны были иметься какие-то особые обстоятельства. Думается, вопрос нужно сформулировать иначе — чем поразил Тегана его герой, чем побудил к столь интенсивной рефлексии? Чтобы понять это, следует уяснить, в каком ментальном пространстве существовал Теган, в каком круге идей и представлений формировались его собственные взгляды. Но прежде всего необходимо разобраться с тем, какой образ короля складывается в сознании людей той эпохи и в какое взаимодействие с политической реальностью вступал этот образ.