Деяния императора Людовика

Прежде всего, в духе аскетизма он предписывал личную бедность и целомудрие, запрещая обладать даже собственным телом. Для подавления желаний и духовного совершенствования устанавливался перечень необходимых молитв и постов[315]. Кроме того, монаху подобало соблюдать молчание: не приветствовался даже необходимый бытовой разговор. Позднее это приведет к выработке особого “глухонемого” языка. Однако главной целью жизни в монастыре являлось достижение абсолютного смирения. На этом пути монах преодолевал двенадцать ступеней. Первая требовала постоянно помнить о предписаниях Господних и отвращаться от всяческих плотских желаний. Вторая, третья и четвертая предполагали постепенный отказ от собственной воли и абсолютное подчинение старшему, даже если оно было сопряжено со страданием. Пятая заключалась в откровенной исповеди аббату и признании в самых сокровенных помыслах. На шестой и седьмой ступенях смирение становилось не только физическим (внешним), но и моральным (внутренним): даже в мыслях своих человек должен был ставить себя ниже всякого другого. На восьмой — одиннадцатой ступенях подобало делать только то, что предписывалось уставом, в скорбном молчании, избегая не только смеха, но даже улыбки. И, наконец, достижение высшей ступени демонстрировалось смиренно склоненной головой и постоянно опущенными глазами.

Каким предстает перед нами Людовик в описании Тегана? Он скромен в быту, воздержан в еде и питье, прост в одежде; практически не смеется, во всяком случае никогда не показывает при смехе “свои белые зубы”[316], он в высшей степени религиозен, каждый день посещает церковь и смиренно молится по многу часов; очень тяжело поддается гневу, зато всегда готов для сострадания (19), любой конфликт стремится разрешить миром (39), милостиво прощает врагов своих (49). Итак, умеренность, благочестие, смирение и милосердие... Но это еще не все. “Ежедневно перед обедом он раздавал нищим щедрую милостыню и всюду, где бы ни был, он имел с собой странноприимные дома”, чтобы дать отдохновение путникам (19). Хорошо известно, какое огромное внимание уделяли бенедиктинские монахи благотворительности. Дело не ограничивалось раздачей милостыни и созданием при монастырях госпиталей и гостиниц для мирян. Зачастую монахи сами шли в мир, чтобы узнать о нуждающихся в окрестных селениях и чем-то помочь им. Также при монастырях кормилось довольно большое число нищих, ежедневно получавших свою долю хлеба и вина.

В описании Тегана Людовик предстает почти монахом. Почти, потому что он все-таки светский правитель и обречен на “законный” грех (применение оружия, физическое насилие, связь с женщиной). Был ли Людовик таким на самом деле, так ли много молился, всегда ли прощал врагов (в случае с Бернардом Италийским видно, что здесь все было намного сложнее)? Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом. Важно подчеркнуть другое — таким его видели современники, такой образ правителя существовал в сознании, во всяком случае, аристократической части общества. Хотя это вовсе не исключает того обстоятельства, что в повседневной жизни Людовик действительно мог демонстрировать крайнее благочестие.

Два идеала, епископский и монашеский, тесно переплетались, органично дополняя друг друга. Точка их пересечения располагалась, видимо, там, где от короля, с одной стороны, требовали защиты Церкви и pauperes, а с другой, милосердия и благотворительности. Так, физическая, мирская защита (судебная, административная, военная) сочеталась с нравственной опекой и покровительством. Да и сама военно-судебная защита, руководствующаяся моральными критериями, обретала иной смысл. Только монарх, обладающий необходимыми моральными качествами, мог претендовать на то, чтобы руководить Церковью и вести к спасению populus christianus. Высокая нравственность оказывалась, таким образом, основой социальной стабильности.