Деятельность православного духовенства острова Сахалин во второй половине XIX – начале ХХ века

В государственном архиве был обнаружен уникальный документ – «Сведения по Приохотскому миссионерскому стану Камчатской епархии за 1897 год». В нем священник-миссионер Иннокентий Москвитин подробно описывает свою деятельность, и в том числе проводимую на севере острова Сахалин. В отчете отмечается, что Приохотский миссионерский стан был открыт в 1893 г. по благословению Макария (Дарского), епископа Камчатского, Курильского и Благовещенского. Район действия миссионера располагался по течению реки Амур от села Маго Удского округа и захватывал северный Сахалин, а также западный берег Охотского моря (14 тыс. кв. верст)[497]. Поездки и само пребывание на островной территории для миссионера являлось большим испытанием. Это было связано с тем, что путешествовать зимой приходилось по замершему Татарскому проливу, а летом – по бурному водному пространству[498].

Некоторым дополнением к исследованию деятельности миссионерского причта можно считать материал о «неблаговидных» поступках священника Приохотской миссионерской церкви Иннокентия Москвитина. Между прочим, в нем указывается, что священник после разделения епархии на Владивостокскую и Благовещенскую продолжал совершать требы и богослужения для коренных жителей острова вплоть до 1901 г., так как «ему не было объявлено об отделении Сахалина от Приохотского стана. Что касается до отделения же Владивостокской епархии, он постоянно ездил на северный Сахалин»[499].

Несмотря на все усилия миссионера походного причта, его деятельность не могла оказывать значительного влияния на христианизацию коренных народов Сахалина. Поездки священника были крайне редкими и непродолжительными, вследствие чего коренное население полностью лишалось своевременного внимания со стороны духовенства[500]. Это говорит об односторонности внутренней миссии – основной проблеме, которая существовала в этот исторический период: «Вся миссия сосредоточена была в руках епархиальных миссионеров. Участия православных приходов в миссионерском делании не было вовсе; участие же приходских священников хотя и требовалось, но оно было явлением скорее случайным, чем общим, а иногда и неудачным – по отсутствию апологетико-полемической подготовки у священно-церковнослужителей»[501]. В сложившейся ситуации Сахалин чрезвычайно нуждался в особом священнике-миссионере. Можно утверждать, что его деятельность могла бы стать необходимым условием для успешности островной миссии в целом[502].

Новым этапом в церковном служении среди коренных народов севера Сахалина стало образование в 1898 г. Владивостокско-Камчатской епархии. К этому времени север острова населяло 2 тыс. 665 чел., юг – до 1 тыс. 500 чел. коренного населения (см. Приложение № 4).

Из приведенной статистики видно, что значительное количество коренного населения не относило себя к православным. Они оставались язычниками, поэтому первоначальной задачей для духовных властей новообразованной Владивостокской епархии была организация специальных миссионерских станов[503]. Во «Владивостокских епархиальных ведомостях» появляется ряд новостных сообщений по этому поводу: «Просят Владыку об открытии двух миссионерских станов с самостоятельными миссионерами, один в Александровском посту, другой в Тымовском»[504].

На следующий год после открытия епархии был проведен 1-й съезд епархиального духовенства, на котором, в частности, обсуждался вопрос миссии на острове[505]. Как отмечали участники съезда, все инородцы Сахалина с 1892 г. приписывались к Приохотскому походному миссионерскому стану, располагавшемуся в городе Николаевске. В связи с этим сахалинское духовенство полностью исключалось из процесса религиозного окормления коренных жителей[506]. Когда в результате церковно-административного деления территории город Николаевск отошел к Благовещенской епархии, коренные народы острова вовсе остались без духовного попечительства. Местные священнослужители не всегда имели возможность оказывать должное внимание этому виду служения. Их пастырские обязанности были многоплановы, а отсутствие дорог и отдаленность стойбищ от приходов, как отмечается выше, делали путешествия чрезвычайно трудными и небезопасными[507].