Деятельность православного духовенства острова Сахалин во второй половине XIX – начале ХХ века

Как только на Сахалине приступили к организации миссионерской деятельности среди коренных жителей острова, во «Владивостокских епархиальных ведомостях» был опубликован дневник православного священника Александра Городного. В нем рассказывалось о поездке к крещеным инородцам северного Сахалина в феврале 1908 г. Отец Александр Городнов, настоятель Дербинского прихода, записывал о своем путешествии с 1 по 25 февраля по отдаленным селениям. Ежедневно отец Александр совершал богослужения и требы, проводил беседы о христианской жизни. Встречи с гиляками, тунгусами, ороченами проходили, в основном, в юртах. Специальных помещений, а тем более церквей, в стойбищах не имелось. Единственную часовню с алтарем священник нашел лишь в небольшом селении Ванги, где собирались коренные жители западного побережья. «Осматривал часовню, она очень низенькая, с перегородкою, установленною иконами. Снабжена она деревянными подсвечниками. Из утвари оказались только брачные венцы и кувшинчик для теплоты. Западная часть часовни, так называемая трапезная, позднейшей пристройки и соединена с храмом вырезанной аркой. Над крыльцом находится звонница на столбах с двумя небольшими колоколами. Алтарь и средняя часть внутри были оклеены белыми обоями. Освящено молитвенное помещение в честь святителя Иннокентия Иркутского», – отмечал священник[522]. В дневнике отец Александр Городнов рассказал историю появления в стойбище молитвенного помещения: построили его приблизительно в 1888–1889 гг. на частные пожертвования эвенка Максима Трофимова. Освятил часовню священник Митрофан Винокуров. Спустя некоторое время к ней пристроили трапезную и снабдили церковной утварью, которую перед началом Русско-японской войны отправили в Николаевск-на-Амуре.

В воспоминаниях священника-миссионера важно описание условий, в которых проводилось миссионерское путешествие: «Сегодня была ужасная ночь, проведенная мною в тунгусской юрте. Холод был невозможный. Закутаться, закрыться с головой было невозможно, потому что душно; откроешься – холодно и дымно. Холод пронизывает насквозь несмотря на то, что у меня была теплая одежда. Потом стали мерзнуть ноги. Промучившись таким образом всю ночь, я мог заснуть только в четыре часа утра»[523].

Еще один уникальный документ, дошедший до наших дней, – рапорт причта Рыбновской Свято-Никольской церкви от 17 мая 1917 г. Это дневниковые записи о миссионерской поездке священника Алексия Кукольщикова в отдаленные станы коренных жителей острова Сахалин. Священнослужитель путешествовал с 19 февраля по 10 марта. За этот период он посетил 6 стойбищ. Ему удалось покрестить 18 младенцев и причастить 105 представителей разных народов. Мы можем предположить, что это была одна из последних многодневных поездок духовенства по северу острова. Священник подробно описал все трудности своего путешествия. Ему приходилось ехать на оленях по гористым местам, продвигаться довольно медленно, так как дорога из-за непрекращающегося бурана была занесена снегом: «Солнце не было видно, дул пронизывающий ветер, ибо мы были на самой высокой горе»[524]. При путешествии в одно из стойбищ проводники-тунгусы сбились с пути. День уже клонился к вечеру, и Алексий Кукольщиков вместе со своим сыном, исполнявшим послушание псаломщика, серьезно забеспокоился, что придется провести ночь под открытым небом. Путешественников спас охотник, который вывел их на дорогу.

По итогам путешествия священник Алексий Кукольщиков записал в дневник свои мысли о русской миссии среди коренных народов Сахалина. Он рассуждал о том, что для миссионерской работы духовенство со средним уровнем образования, без знания языков и традиций не могло внести существенный вклад в процесс христианизации коренного населения. В то время на острове имелись всего лишь два переводчика. Один из них, тунгус Соловьев, живущий на юге Сахалина, окончил курс Николаевского городского училища. Он был учителем и во многом помогал священнослужителю. Отец Алексий предлагал Соловьеву стать священником-миссионером, однако получил мотивированный отказ[525].