Дела любви. Том II

Не говорите, что "множество грехов будет одинаковым, молчат или рассказывают о них, так как молчание, конечно же, не устраняет их просто потому, что никто о них не упоминает", лучше ответьте на вопрос – "Разве тот, кто раскрывает недостатки и грехи ближнего, не увеличивает множество грехов?" Даже если это и правда, что множество грехов остается одинаковым, умалчиваю я о них или нет, но когда я храню молчание, я все же содействую их сокрытию. И кроме того, разве мы не говорим, что слухи увеличивают их? Под этим мы подразумеваем, что слухи делают вину больше, чем она есть на самом деле. Но сейчас я не об этом. Совершенно в другом смысле следует сказать, что слухи, говорящие о недостатках ближнего, увеличивает множество грехов. Пусть никто не относится слишком легкомысленно к знанию о недостатках ближнего, как будто совершенно верно то, что когда-то было решено, что сказанное было правдой. Воистину, не каждый свидетель того, что истинно в отношении ошибки ближнего, поэтому невиновен; и только потому, что он стал свидетелем ошибки ближнего, он легко сам может стать виновным. Так растут слухи, или говорящий об ошибке своего ближнего, увеличивает множество грехов. То, что люди слухами, деревенскими сплетнями привыкли пытливо, легкомысленно, завистливо, возможно, злонамеренно изучать ошибки своего ближнего – это унижает человека. Конечно, было бы желательно, чтобы люди снова научились молчать, но если нужно говорить, а значит, говорить с удовольствием и легкомысленно, то пусть это будет вздор и чепуха – ошибка ближнего есть и должна быть слишком серьезным делом; пытливо, легкомысленно, завистливо говорить об этом – признак порочности. Но тот, кто рассказывает об ошибке своего ближнего, помогает развращать людей – ибо он умножает множество грехов.

К сожалению, совершенно очевидно, что каждый человек склонен видеть недостатки своих ближних и возможно, усугублять их, рассказывая о них. Если бы не было ничего другого (но увы, есть), то, мягко говоря, какая-то нервнозность, которая делает человека таким слабым в этом искушении, в этом возбуждении от возможности сказать что-нибудь плохое о своем ближнем, чтобы на мгновение привлечь внимание слушателей такой интересной историей. Но то, что уже достаточно пагубно, как это нервное желание, которое не может молчать, есть в человеке иногда ужасная, дьвольская страсть, разросшаяся до самых страшных размеров. Разве всякий разбойник, всякий вор, всякий насильник, словом, всякий преступник в глубине души так же испорчен, как человек, который сделал своей задачей, своим презренным занятием, насколько это возможно, громче любого когда-либо звучащего слова истины, простирающегося далеко по всей земле, редко достигающее чего-то полезного, вторгаясь в каждый уголок, куда вряд ли проникает слово Божие, возвещать беззаконие ближнего, слабости ближнего, грехи ближнего, чтобы навязывать каждому, даже непосвященному юноше это оскверняющее знание – разве всякий преступник на самом деле в корне испорчен так же, как такой человек, даже если это так, даже если бы зло, о котором он говорил, было правдой! Даже если это так, но немыслимо, чтобы человек, обладающий серьезностью вечности, мог строго утверждать, что описываемое им зло было безоговорочно истинным, и поэтому готов был пожертвовать своей жизнью в этом отвратительном служении истине: говорить о зле. Мы молимся в молитве Господней, чтобы Бог не ввел нас в искушение, но если случится, и если случится, что я впал в искушение – милостивый Боже, но еще одну милость – чтобы мой грех и моя вина были таковы, чтобы мир справедливо считал их отвратительными и возмутительными. Но самое ужасное – воплощать вину, вопиющую вину, воплощать вину и снова вину и новую вину изо дня в день – и даже не замечать этого, потому что все окружение, потому что сама жизнь превратилась в иллюзию, укрепляющую человека в том, что это ничто, что это не только не вина, но нечто чуть ли не достойное уважения.

О, есть преступники, которых мир не называет преступниками, которых он вознаграждает и чуть ли не почитает – и все же, все же лучше, не дай Бог, все же лучше прийти в вечность с тремя раскаяниями в убийствах на совести, чем как отъявленный клеветник с этим ужасным, нескончаемым грузом преступлений, которые копились из года в год, распространялись до немыслимых размеров, отправляли людей в могилу, отравляли самые близкие отношения, оскорбляли самое чистое сопереживание, оскверняли молодежь, сбивали с пути и развращали и старых и молодых, короче, распространилось в масштабах, которых не может нарисовать даже самое яркое воображение – это ужасный груз преступлений, для которых я так и не нашел времени раскаяться, потому что время нужно было для новых преступлений, потому что бесчисленное количество этих преступлений принесло мне богатство, внимание – все, кроме уважения, и прежде всего, веселую жизнь!