Дела закулисные

Ломоть хлеба с маслом, который уже приближался к губам Франтишека, застрял на полпути, как обледеневший дирижабль «Италия» во время полета к Северному полюсу. Франтишек с подобными сентенциями отца уже свыкся. В конце концов, он слышал их с самого раннего детства и уже давно, с большим или меньшим успехом, пропускал мимо ушей, более того — никогда не вступал в полемику. Но на сей раз ненависть, прозвучавшая в папашиной сентенции, была столь неукротима, что все-таки дошла до ушей и сознания Франтишека, сжав отвращением горло, будто он проглотил гнусного паука, желудок обожгла едкая горечь, перед глазами пошла взрываться шрапнель, в ушах взревели огнеметы.

— Заткнись! — заорал Франтишек прерывающимся голосом и шлепнул на газету, бесстыдно развалившуюся на полу, бутерброд маслом вниз. — Заткнешься ты, в конце-то концов? Кому охота тебя вечно слушать? Кто виноват, что из-за тупого упрямства и лени ты изуродовал свою жизнь?! Все поносишь да завидуешь! В своей злобе и ненависти ты докатился до того, что несешь эту околесицу на полном серьезе. А я не хочу помирать, понял? Нас...ть я хотел на твою войну! Смотреть на тебя тошно, не могу больше, мне с тебя блевать охота!

Папаша сидел словно в столбняке и, ничего не понимая, только таращил глаза. Внезапно побагровев, он подхватил обеими руками живот, будто это был надувной мяч, и, тяжело поднявшись со стула, прохрипел:

— Вон из моего дома, паразит неблагодарный! Убирайся, Иуду я кормить не намерен!

Заключительные папашины слова являлись всего лишь риторическим экивоком, потому как Франтишека уже более года кормили его собственные руки, и он честно отдавал дома половину заработка. Но главное заключалось отнюдь не в этом. Главным было, что после этого двустороннего и обоюдоострого взрыва ненависти Франтишек поднялся, сунул в рюкзак самое необходимое из своего скромного гардероба, добавил две-три любимые книжки и ушел, хлопнув дверью.

В трактире «У гробиков» — где ж еще? — он нашел Тонду Локитека, поделился с ним своими неожиданными жилищными проблемами, и Тонда, лицо которого после первой утренней кружки пива удовлетворенно светилось, сунул руку в карман и вытащил три ключа на металлическом колечке. Подержав их против света, окинул взглядом, которым мы прощаемся обычно со старой любовью, и, положив на стол жестом крупье, лопаткой пододвигающего первый выигрыш незадачливому игроку в рулетку, пустил связку к Франтишеку.

— Это что за ключи? — спросил удивленный Франтишек.

— Дак ведь от Ладиной мастерской. Мы вместе когда-то доводили ее до ума. Теперь она мне ни к чему. Квартира у меня есть, а искусство от меня нос воротит. Бери, да смотри не устраивай там бардак, не то соседи обидятся.

Так Франтишек перебрался в мастерскую Лади в полуподвальное помещение на Водную улицу, что на Смихове. В первую ночь он засыпал на старом, обтянутом потертой кожей диване и со стен и стояков на него ободряюще поглядывали осиротевшие Ладины картины, на которых появился проблеск утраченной было надежды, мелькнувшей ярким лучиком в темном, сыром и беспросветном будущем.

Той ночью Франтишек снова встретился во сне с хозяином мастерской. Ладя уселся перед одиноким мольбертом задом наперед на расшатанный стул, обхватив его ногами, тихо свернул сигарету из табака подозрительного происхождения, но курить не стал. Ведь умершие не курят и не пьют, хотя ходят слухи, будто они благоволят к влюбленным. Утром Франтишек проснулся и произвел учет и переучет оставшегося после Лади имущества. На столе, рядом с газовой плиткой, кофейной кружкой, трубкой и видавшим виды солдатским котелком, он обнаружил толстую тетрадь с эскизами, заметками и записями. На одной из последних страниц была сделана такая запись: «Нетерпимость есть признак низкого интеллекта, но и преувеличенная толерантность ведет к утрате характера. С глупостью необходимо бороться, а насилие можно выносить лишь до определенного предела…»

В вихре событий нового театрального сезона в первую неделю почти никто не заметил, что в клубе за стойкой бара отсутствует Кларка. На ее месте вертелась, наливала и получала деньги пани Вера, та, что раньше подменяла Кларку по выходным или во время болезни. Ни в какое сравнение с Кларкой ни молодостью, ни красотой пани Вера не шла. Однако обслуживала она не хуже, и цены у нее были не выше, чем у Кларки, а значит, все сомнения отпадали.

И только Франтишек мотался по клубу, словно отбившийся от хозяина слепой сенбернар. Но задавать вопросы боялся, а страх, как известно, фатален. Дни бежали, и Франтишек совсем потерял уверенность в себе. Поразительно, но всего-навсего два месяца способны стереть в людской памяти активные воспоминания о человеке. Кларкой никто не интересовался: ни рабочие сцены, ни актеры, — хотя она давно должна была вернуться из Франции. И лишь где-то во второй половине сентября в театре стали шептаться, будто Кларка с мужем остались «за бугром».