Дела закулисные

Шоковая терапия, примененная Тондой Локитеком, дала отличнейшие результаты. В течение трех недель, естественно не без помощи своих друзей, Франтишек сбросил шесть килограммов. Друзья, хотя и с неудовольствием восприняли изменение в полуночном рационе питания, в конце концов вынуждены были притерпеться. Франтишек перебрал в мастерской протухший скипидаром шкаф и потертый диван. Приобрел в кредит кушетку, кресло-качалку из гнутого дерева и шкафчики из секционного набора мебели, разместил в них белье, томик «Путешествие с Чарли» Стейнбека и бутылку грузинского коньяка.

Подготовившись подобным образом, Франтишек стал ждать грядущих событий. В годовщину встречи с Кларкой в модном магазине «Фемина» он зашел к Тонде принять ванну, так как в мастерской ванны не было, а театральная душевая его не устраивала. Он вымыл голову березовым шампунем и даже посетил парикмахера, чего с ним не случалось более года.

Начищенный, причесанный, в чистой рубашке проводил он теперь все дни и вечера в театральном клубе, даже когда был свободен от работы, и тянул красное вино, аккуратненько, чтобы не перебрать, но желудок у него сжимался, как будто он опустился на самое дно Большого Гинцова озера, самого глубокого в Высоких Татрах и в стране, если вам это случайно еще неизвестно.

Он сидел и ждал до двенадцати, до самого закрытия, и Кларкиной преемнице пани Вере приходилось деликатно, но решительно выставлять его.

Кларка, естественно, не появлялась.

Глава двенадцатая РАЗБОЙНИК

Осталось позади Рождество, отшумели Сочельник и Новый год, проплелось, волоча ноги, и кануло в вечность подзабытое Крещенье, что же касается Кларки, то о ней по-прежнему не было ни слуху ни духу. И все же Франтишек был уже подобен автомобилю с заведенным мотором, его воспрянувшая энергия казалась непреходящей и в своём роде феерической. Он подал заявление в районный Национальный комитет о переводе лицевого счета на свое имя, Тонда Локитек — второе прописанное в мастерской лицо — подтвердил в письменной форме свое согласие. Кроме того, после длительных консультаций с поэтом Иваном Гудечком, которого он уважал и с мнением которого считался, хотя особой дружбы не водил, и после предварительных переговоров с паном Кадержабеком Франтишек подал заявление в ДАМУ[13], выписал и стал регулярно читать газеты и журналы. Если и раньше он проявлял интерес к репетициям и, вместо того чтобы пить вино или пиво в своем клубе или играть в раздевалке в карты, стоял в кулисах, то теперь уже не пропускал ни одной.

Опера репетировала «Волшебного стрелка» Вебера, а драма «Разбойника» Чапека. Распределение ролей вызвало в коллективе большие сомнения и пылкие кулуарные дискуссии. Роль профессора получил народный артист Карел Гайны, тот самый, который тридцать лет назад блистал в этой же пьесе, но в главной роли. Теперь на роль разбойника определили одного из сыновей недавно почившего в бозе Мастера Лукашека, отца четверых детей, тяготеющих к театру. Усопший народный артист по справедливости распределил между отпрысками свой талант, разделив его на четыре части, и потому ни один из них не был обременен им слишком щедро. Но, по мнению директора, талант еще не самое главное.

Павел Лукашек-младший старался изо всех сил, проливал семь потов, и тем не менее, как ни бился, толку было чуть. Искра не высекалась, и огонь искусства не возгорался.

— Стоп! — кричал со своего пульта в двенадцатом ряду режиссер Кубелик. — Еще раз! Пойми, Павел, ты не какой-нибудь красавчик, что поет своей лапушке под окном, а рослый, сильный разбойник, которого, можно считать, уже обложили со всех сторон, как волка, но он все еще бунтует. Ты идешь к своей девушке, она уже твоя! Вот и давай работай веселей!

— Да, да, — кивал Павлик своей забинтованной головой. — Все ясно, я сейчас… — И снова завел: — Со мной ничего не случилось, Мими! — взрыдав, словно молодая мать, у которой отняли шестинедельного младенчика. — Я иду за тобой! — И тряс при этом головой, будто в ухо попала вода.

— Стоп! — повысил голос Мастер Кубелик. — Ничего похожего, черт побери. Растреклятое ремесло! У тебя голова забинтована или на ней печная труба надета? Почему она у тебя все время заваливается набок? Да не суетись ты, как наседка над цыплятами! «…Мими!..» Ты слышишь, Павел? «…Мими! Я иду за тобой!» В голосе разбойника должны звучать сила, непокорность, рядом с ним все другие просто трусливые собаки, кроме разве что Фанты! Давай все сначала!

Тем временем по зову режиссера из бутафорского дома, слепленного из папье-маше, вылезала перепуганная героиня. Ей казалось, будто режиссер обругал и ее тоже, но, обнаружив свою ошибку, она вскарабкалась по деревянной лестнице, укрытой за кулисами, обратно на небольшую площадку. Однако за эти минуты Лукашек-младший окончательно выпал из роли.

— Со мной ничего не случилось, Мими! — не слишком убедительно промямлил он. — Я иду за тобой!